Павел взялся за самый конец древка и отставил руку далеко в сторону. Он принялся неторопливо раскручивать метательный снаряд над головой. С каждым оборотом его движения ускорялись; вдруг Тергувье издал короткий вскрик и, как волчок, резко крутанулся на пятках, в завершающей точке дуги подав тело вперед. Пальцы разжались, топор вырвался из рук так стремительно, словно стрела покинула натянутую тетиву лука.
Рультетегин одобрительно кивнул:
— Молодец, Павел! Ты победил, как и в прошлом году. А дедушка Они потерял еще одного оленя.
Мужчины уважительно загудели. Молодым оленеводам не было нужды вбивать колышек и отмерять расстояние; слову Ивана Пиновича доверяли безоговорочно.
— А теперь будем бороться, — посмеиваясь, сказал великан.
Мужчины расступились, и Рультетегин остался в центре образовавшегося круга наедине с Беловым.
— Никто не хочет бороться со мной, мельгитанин. — В голосе Ивана Пиновича сквозила грусть. — Может, хоть ты осмелишься?
Круг был широк — более двадцати метров в диаметре. Внезапно Белов понял, что давно уже не видит Зорина с его приспешниками. Они куда-то подевались, словно почувствовали себя лишними на Празднике лета.
Солнце садилось в серой дымке. На траве крупными каплями выступила вечерняя роса. От земли исходило ощущение силы и покоя. Казалось, оно наполняло саму душу до краев.
Саша почему-то решил, что бороться со слепым — не совсем ловко. «Неприлично», — всплыло в памяти словечко из городского лексикона.
Но оленеводы молчали; они не осуждали Белова, а, наоборот, сочувствовали ему.
— Ну что ж? Давайте поборемся, Иван Пинович, — сказал Александр.
Последние слова потонули в громких криках — мужчины предвкушали предстоящую забаву.
Рультетегин положил посох на землю, поймал за ошейник пса и велел ему сидеть рядом. Затем он снял несколько плоских коробочек, висевших на груди, и распахнул кухлянку.
Белову почудилось, будто из-под одежды великана брызнула россыпь голубоватых искр. Но это длилось лишь одно короткое мгновение. Под кухлянкой оказались ножны, в которых покоился короткий нож; голубоватое свечение, наткнувшись на свет умирающего дня, тут же погасло.
Рультетегин бережно отцепил ножны от пояса и завернул их в кухлянку.
— Не бойся, мельгитанин, — сказал он. — Я буду осторожен. Твои кости еще не готовы к настоящей борьбе.
«Не готовы к настоящей борьбе? Тогда чем, по-твоему, была вся моя предыдущая жизнь?» — возмутился Белов, но вслух не сказал ни слова.
Саша закатал рукава свитера, хрустнул суставами пальцев, предупреждая возможные вывихи, и двинулся на соперника. Он ожидал, что незрячий займет какую-нибудь боевую стойку или хотя бы выставит руки вперед; однако Рультетегин стоял неподвижно, как священный столб.