– Не хочешь посмотреть телевизор, пока не принесли завтрак?
Я снова кивнул, и президент включил телевизор, стоявший позади его стола, и мы посмотрели шоу из «Беверли-хиллз». Президент был очень доволен, и сказал, что смотрит это шоу каждый день. После завтрака он меня спросил, не хочу ли я посмотреть дом. Я говорю – «ага», и он меня повел по дому. Когда мы вышли в сад, фотографы окружили нас и пошли за нами, а президент сел на маленькую скамейку и спросил:
– Парень, кажется, тебя ранили?
Я кивнул, и он тогда спросил:
– Ну, тогда посмотри-ка сюда.
Он расстегнул рубашку и показал мне большой старый шрам от операции. А потом президент спросил меня:
– Ну, а тебя куда ранило?
И тогда я спустил штаны и показал ему. Ну, тут набежали фотографы и начали щелкать, за ними набежали еще какие-то ребята и оттащили меня назад, к подполковнику Гучу.
Мы вернулись в отель, а ближе к вечеру ко мне ворвался подполковник Гуч с кучей газет, и вид у него был точно безумный. Он начал на меня орать и ругаться, и швырнул газеты на кровать, где я лежал, и там на первой странице были большие фотографии моей задницы и шрама президента. В одной из газет на лице у меня была нарисована такая черная полоска, чтобы никто меня не мог опознать, так еще делают на разных неприличных картинках.
Под снимком было написано: «Президент Джонсон и герой войны в минуту отдыха в Розовом саду».
– Гамп, ты просто идиот! – заорал подполковник Гуч. – Как ты мог так поступить со мной?! Теперь мне конец! Конец моей карьере!
– Я не хотел повредить вам, – ответил я, – я хотел, чтобы все было как можно лучше.
Ладно, из числа любимчиков я вышел, однако на этом армия меня не оставила – меня решили послать в поездку по стране агитировать ребят вступать в армию. Подполковник Гуч нанял кого-то написать речь, с которой я должен был выступать перед ними. Речь была длинная, с выражениями типа: «В этот тяжелый критический период, нет более почетного дела, нежели служить Родине в Вооруженных силах» и так далее. Беда в том, что речь я никак не мог выучить. То есть, слова-то я понимал, и хорошо их помнил, но когда дело доходило до того, чтобы произнести их, тут у меня в голове все начинало кружиться.
Подполковник Гуч просто места себе не находил, никак не мог успокоиться. Он возился со мной до полуночи, пытаясь заставить меня произнести эту речь, но потом поднял руки вверх и сказал:
– Все, я понял, ничего из этого не выйдет.
И тут ему пришла в голову новая идея.
– Гамп, – сказал он, – вот что мы сделаем: я эту речь обрежу, так что тебе придется сказать всего пару слов. Давай попробуем! – Ну и он начал ее сокращать и сокращать, пока не остался доволен тем, что я могу произнести ее и не выглядеть полным идиотом. В конце ее были такие слова: «Иди в армию и сражайся за свою свободу!»