— Вашего безделья это не опрр… — ответил Рейвен и сложил рукава. — Я бы с удовольствием покле… сьел бы чего-нибудь…
Вронский пошел в кухню, произнося про себя "Большой Шлюпочный загиб" сорок четыре слова на одном дыхании. На последнем он внес тарелку с котлетой и собрался раскрошить ее вилкой, но тут мелькнуло черно-серое острие — мощный клюв подхватил котлету, подкинул ее в воздух, разинувшись, снова поймал, и тремя спазматическими толчками котлета была отправлена в зоб.
— Недуррно, — сказал Рейвен, откидываясь в кресле. — Очень недуррно.
— Неужели вы чувствуете вкус? — удивленно спросил Вронский, глянув на пустую тарелку.
— Рразве я дегустаторр? — каркнул Рейвен. — Мы рразличаем арроматы…
— Вернее будет сказать "запахи", — поправил Вронский.
— Благодаррю, зап-пахи. Дуррная прривычка прроглатывать срразу. Остается с птенцовой порры. Матеррь прриносит, а ты спешишь прроглотитть!..
Вронский уселся в кресло напротив.
— Как подвигается ваша работа? — учтиво осведомился он.
— Благодаррю, успешно, хотя и медленно, — гортанно отвечал Рейвен. Прроклятые бюррократы не дают рразвернуться. Aberr перрвая глава пррактически готова. Я обосновал, pourquоis великий Эдгарр вывел именно воррона и никого дрругого. Agrrree, согласитесь, никто другой не смог так точно отрразить воплощение неумолимого ррока для человека….
Рейвену жилось непросто: Птицы относились к нему настороженно — признавая его необходимость, они презирали его за тягу к очеловечению… Он явно платил им тем же: презирал за тупость и старческий идиотизм, к чему примешивалась еще и вечная вражда ночных и дневных Птиц…
В тот раз Рейвен первым подошел к нему и без предисловий прокаркал, что они однородцы и что он читал работу Вронского по диалектам малых врановых натуралов. Сергей так растерялся, что не сумел сначала толком ответить.
Птицы никогда ничего не читали. Они только слушали и только в переводе. Рейвен же не только читал. Он еще и очень сносно писал и говорил на трех человеческих языках. Матерился же он почти свободно — явно не совсем понимая, что именно он произносит.
Кстати, он терпеть не мог Совчука. У Птиц никогда не понять, насколько хорошо они к вам относятся и относятся ли вообще. Но вот насколько плохо это видно сразу. Когда на том же приеме к нему подлетел Совчук и заговорил было на чистейшем поли-врановом со всеми переливами, Рейвен искоса глянул на него и вдруг долбанул клювом в переносицу — снайперски: расколол перемычку очков, не тронув кожи…
— Отчего вы не пользуетесь окном? — спросил Вронский.
— Чтоб стучать в дверрь, — сообщил Рейвен, сбивая шляпу на стесаный затылок. — Обожаю, когда мне откррывают.