Осмотрев труп, они едва слышно проклекотали что-то друг другу.
Вронский не разобрал ни слога. Это был знаменитый квиррр — боевой язык Соколов, которого не знали даже сокольничьи. Но когда они оба одновременно глянули вверх, на его окно круглыми, свирепыми, желтыми глазами, Вронского прошил озноб.
Он дернулся, чтобы бежать. И тут грохнул выстрел.
…Когда осели кружившиеся перья и пух, он разглядел два неподвижных тела, вповалку лежавших на Рейвене. Кровь забрызгала пол-двора. Судя по тому, как их изодрало, это была картечь. Откуда она ударила, кто уберег оружие и боеприпасы после жестокой "охоты на охотников" — вряд ли сейчас было время разбираться.
Он лихорадочно оделся, взвалил на плечи рюкзак и кинулся вниз по лестнице.
Надо было пересечь двор. Если с Соколами прилетел кто-нибудь из Ночных, то ему все равно оставалось жить не слишком долго.
Стараясь держаться в тени, Вронский побежал, но вдруг уловил слабый звук из кучи кровавых перьев.
Непонятно почему — он не собирался никого спасать — Сергей остановился и подошел к ней.
Он не ошибся. Рейвен был еще жив. Слабое булькающее сипение шло из рваной раны на горле. Но круглый золотисто-черный глаз вдруг уставился на него и подмигнул.
Отвалив туши Соколов в сторону, Вронский наклонился над ним и разобрал тихий-тихий шелест:
— Знаю… х-ххх… будет нам… обед…
Потом шелест умолк. Глаз остановился и стремительно потускнел — как высыхающий камень.
Вронский погладил мокрую мертвую голову и встал.
До уходящих под землю ступенек он добежал без помехи. Стальную тяжелую дверь он несколько раз смазывал, поэтому и замок и и петли сработали в полной тишине.
В бомбоубежище стояла сырая холодная тьма. Луч фонаря выхватил штурвал запора второй двери. От комингса в разные стороны брызнули серые комки. Крысам не терпелось попасть внутрь. Но железобетон плохо поддавался даже их зубам. Когда Вронский подбежал к двери, из-за нее донесся тихий и очень жалобный звук.
— Сейчас, малыш, — прошептал он, — сейчас, потерпи…
* * *
Северные ворота были в двух с лишним часах пешего хода.
Глубокой ночью он подошел к титаническому сооружению из бетона и некогда крашеного кровельного железа. На фоне звездного неба едва различались черные фигуры Беркутов из внешней охраны, сидевших на гребне.
Вронский подошел ближе, молясь только об одном — чтобы котенок не подал голос… Но тот, после трех суток взаперти, накормленный и обласканный, спал, угревшись за пазухой у Сергея. Двойное дыхание с такой высоты они вряд ли расслышат…
Его окликнули на воробьином, он ответил и прошел дальше, потому что ему разрешили. Надо было идти, пока получалось. Птицы летают везде. А люди везде проходят.