Впрочем, певица вполне понимала, что ее совесть тоже оказалась бы придавлена бременем, имей она хоть малое отношение к созданию этого чудовищного оружия, которое теперь отбрасывало тень на жизнь всех людей и, бесспорно, будет и впредь отбрасывать, покуда существует человеческий род.
— Опасно не само знание, — печально сказал тогда Джордж. — Все дело в том, как его применить. Расщепление ядра может служить благу человечества.
— Или разнести нас всех вдребезги, — продолжила Марджори. — Что, учитывая глупость политиков, является куда более вероятным исходом.
…Приподняв цветочный горшок — осторожно, на тот случай если прежний квартирант вернулся в свою резиденцию, — Делия взяла ключ от башни. Оказавшись внутри, она на краткий миг испытала побуждение пойти в нижнюю комнату — просто чтобы напомнить себе, какой страшной и отвратительной была жизнь, — но устояла перед искушением.
— Не ради этого ты создала ту комнату, — произнесла Воэн, обращаясь к Беатриче Маласпине. — Ты, старая ведьма, прекрасно знала, что делаешь. — Певица стала подниматься по лестнице. — Если бы я верила в призраков — а я в них не верю, — то сказала бы, что твой дух и по сей день витает на «Вилле Данте», наблюдая за нами, насмехаясь над нами. Не этим ли всегда занимаются духи умерших — дразнят оставшихся на земле живых? По крайней мере, — продолжала Делия, — ты хоть не занимаешься тем, чем занимался у нас в школе полтергейст; раскидывал вещи, включал и выключал краны с водой и до полусмерти всех пугал.
Избыток пубертатной энергии — такой вывод сделали в конце концов, когда все попытки найти виновную среди учениц провалились. Явление необычное, но отнюдь не неизвестное. В результате в школу приехал друг школьного священника, веселый маленький человек в потертой сутане и с огромным крестом на шее. Он обошел всю школу, прыская святой водой и осеняя крестным знамением каждое помещение, каждый уголок и закоулок, каждый шкаф и буфет — все, что только мог найти. Он даже поднялся на крышу и долго ходил туда-сюда мимо карнизов. После чего никаких неприятностей больше не было.
Джордж чем-то напоминал Делии того маленького священника — только физик был так часто мрачен, а того переполняла жизнерадостность.
На самом деле, думала Воэн, открывая дверь в верхнюю комнату, по натуре Хельзингер как раз из тех, кто должен искриться жизнелюбием. Что же с ним произошло, что так его изменило? Жизнь, надо полагать.
Делия стояла в центре комнаты и поворачивалась, водя по кругу фонарем. Узкий луч плясал по стенам, рисуя на них узор из света и цвета. Она пропела несколько тактов из вагнеровского «Золота Рейна», и хотя в этой комнате, выложенной керамическими плитками, акустика была далеко не блестящей, возникло интересное эхо. Существовало нечто такое, что роднило ее с Беатриче Маласпиной: любовь к Вагнеру, если верить рисунку в записной книжке.