Да, это ошибка. Затея с отелем была ошибкой. Требовалось тщательно и без самообмана все оценить. Сумасшествие — бросаться очертя голову в Париж своей юности. Если бы вышла из дома рано утром, села на первый пароход, отправилась прямиком в адвокатскую контору, чтобы забрать деньги, то была бы уже на поезде, идущем в Италию, а не баламутила старые воспоминания, которые лучше бы оставить в покое.
Ее счастливое настроение утекало, как вода в песок. Нет, она не станет оглядываться назад, не позволит сожалениям увлечь ее в грусть и меланхолию. «Ну же, Марджори! — сказала она себе. — Давай-ка взглянем, сколько денег ты получила, а потом выйдем и найдем ресторан».
Писательница оторопело смотрела на банкноты в конверте, каждая пачка была скреплена бумажной лентой со скрепкой. Французские франки. И вторая пачка, куда больше — итальянские лиры.
Может, они что-то перепутали? С какой стати им давать ей столько денег?
— Согласно условиям завещания недавно почившей миссис Маласпины, мы уполномочены покрыть все необходимые расходы на ваше путешествие в Италию, — пояснил ей в Лондоне мрачный адвокат. — Здесь, в Англии, мы даем вам ту максимально разрешенную сумму, которая допускается правилами к вывозу из страны. Понятно, что, как только вы окажетесь по другую сторону канала, вне зоны фунта стерлингов, эти ограничения перестанут действовать и наши коллеги в Париже обеспечат вас достаточным количеством денег для того, чтобы вы могли продолжать путь в Италию.
— Но кто такая эта Беатриче Маласпина? Тут, должно быль, какая-то ошибка. Я никогда о ней не слышала.
Нет, заверил адвокат, никакой ошибки нет. Полное имя и фамилия, даже ее происхождение — дочь Теренса Свифта — все это было указано совершенно правильно. Та Марджори Свифт, которую ныне покойная Беатриче Маласпина затребовала в Италию, определенно была именно ею, а не какой-то другой Марджори Свифт.
Писательница отказалась от затеи задаваться вопросами. Возникли в голове мимолетные картинки на тему белой работорговли, но она только посмеялась над собой. И раньше-то была не из тех женщин, что способны заинтересовать какого-нибудь работорговца. А уж теперь, когда ей за тридцать — ближе к сорока, если быть совсем честной, страшно отощавшая и поседевшая за эти последние трудные годы, она не принесет и шести пенсов ни на одном невольничьем рынке.
Какая-то махинация, темные делишки? Но что может быть причиной? У нее нет ни состояния, ни ценностей, которые можно было бы выманить. Вообще за душой не больше сотни фунтов, да и эти закончатся к концу года, а дальше — если только не произойдет чудо — ждет кошмар. Придется снова идти на канцелярскую службу, куда она когда-то зареклась ходить.