– Женя! Скажи, что ты шутишь! Ну нельзя же так. Нехорошо все это…
– Про площадь – шучу, конечно! А в остальном – никаких шуток. Сейчас приедет Беляев, и мы сегодня же договоримся о том, чтобы тебя двинуть на должность председателя Моссовета! Москва будет наша, поверь мне.
…Беляев появился ровно в 21:00. Он по старой аппаратной привычке никогда не опаздывал и приходил на встречу секунда в секунду. Он вошел в зал в сопровождении своей многочисленной охраны. Был абсолютно трезв и, может быть, поэтому необычайно мрачен. Но главное – на голове у генсека красовался мотоциклетный шлем. Причем шлем был явно на пару размеров больше, чем нужно, отчего налезал на глаза и Беляев все время делал бодливое движение головой, норовя сдвинуть шлем повыше.
– Здравствуй, Боренька! – двинулся ему навстречу Скорочкин, широко раскинув руки согласно новой моде, предписывающей обниматься при встрече. Он, конечно, обратил внимание на шлем, но решил сделать вид, что его это вовсе не волнует.
Между тем Беляев молча отстранился, давая понять, что не намерен обниматься, и сел во главе огромного овального стола.
– Где народ? – угрюмо спросил он.
– Да опаздывает, как всегда! Ты же знаешь, Боря, этих людей дисциплине обучить невозможно. Если уж коммунисты за семьдесят лет ни тюрьмами, ни лагерями не научили их дисциплине, то мы со своей демократией и подавно никогда не научим.
Беляев обиженно поджал губы и аккуратно стал стаскивать шлем с головы. Только тут Скорочкин сообразил, почему Беляев заявился в шлеме. Пару дней назад ему сделали пластическую операцию по приживлению нового искусственного уха, изготовленного из хрящей молодого шимпанзе. Причем сам Скорочкин и подсказал ему эту идею: мол, хватит уродством народ возбуждать. Было время, когда без уха ты нравился людям больше, чем если бы оно у тебя было. Но теперь ты генсек и почти президент. Надо, чтобы было два уха.
– Ну как? – настороженно спросил Беляев, медленно поводя головой то в одну, то в другую сторону.
У Скорочкина натурально шевельнулись волосы, а Дьяков даже издал какой-то звук – он, видимо, хотел сказать «ой!», но вовремя зажал ладонью рот и получилось «у-у-у!».
Беляев строго взглянул на него и спросил:
– Что, очень плохо?
Скорочкин, у которого волосы уже вернулись на свое место, опустил глаза и тихо спросил:
– А ты сам-то видел?
– Видел, – вяло махнул рукой Беляев. – Они, хирурги эти недоделанные, сказали, что скоро сравняются.
– Кто?
– Да уши. Что, совсем хреново?
– Понимаешь, Борис, у тебя искусственное ухо розовое и маленькое, как у младенца, а свое – темное и покусанное, как у раненого динозавра. Куда они смотрели, твои хирурги?