— Да, — кивнул Чилдэн.
— И знаете, какова была их реакция?
Чилдэн слегка поклонился.
— Они… — Казуора выдержал паузу, — они смеялись.
Его гость не проронил ни звука.
— Да я и сам смеялся в тот день, когда вы принесли мне эту вещь. Ну, конечно, чтобы не обидеть вас, я не проявил свои чувства явно и был относительно сдержан.
Чилдэн кивнул.
— Подобная реакция легко объяснима, — продолжал Поль, по-прежнему держа брошку в руках. — Это просто кусочек металла, который расплавили, вылили… и получили просто бесформенную отливку. Она ничего собой не представляет. Даже формы у этого куска металла нет. Он аморфен. Можно сказать даже так, что это содержание, избавившееся от формы.
Чилдэн снова кивнул.
— И все же я изучал этот предмет несколько дней, ощущая — без внятных на то причин — определенную эмоциональную привязанность к этой вещи. «Отчего же?» — спрашивал я себя. Нет, я даже не проецирую на эту металлическую кляксу собственные переживания, как поступают в немецких психологических тестах. И я по-прежнему не вижу тут ни линии, ни формы. Но эта вещица каким-то образом связана с дао. — Он взглянул на Чилдэна. — Вы понимаете? Она сбалансирована. Силы, блуждающие внутри этого предмета, уравновешены, приведены в согласие друг с другом. Иными словами, эта вещица отыскала место во Вселенной, место, принадлежащее именно ей. А раз так, если она отделилась от универсума и находится в равновесии с ним, то у нее есть и форма. Именно та, которой она обладает.
Чилдэн, поглядывая на брошку, еще раз кивнул, но Поль не обращал на него внимания.
— В этой вещи нет, конечно, ваби, да и откуда оно могло там взяться. Но, — он коснулся брошки ногтем, — там присутствует нечто другое. Роберт, в этой вещи есть ву.
— Думаю, что так оно и есть, — ответил Чилдэн, пытаясь вспомнить, что же такое «ву». Кажется, это слово было не японским, а китайским и означало вроде бы мудрость. Или разумность. В общем, что-то хорошее.
— Руки мастера… — продолжил Казуора, — они обладали ву. И от них ву перешло в саму вещь. Возможно, для самого мастера это значит лишь то, что вещь, работа его удовлетворила. Она закончена, по-своему совершенна. Глядя на нее и рассуждая о ней, мы обретаем скрытое в ней ву уже сами. Мы приобретаем опыт умиротворения, обыкновенно находящийся в связи не с произведениями искусства, но с церковными реликвиями, со священными вещами. Я, например, вспомнил усыпальницу в Хиросиме, где можно увидеть нетленные останки одного из средневековых святых, его берцовую кость. Но там — реликвия, а здесь — произведение искусства. Там — лишь останки, а эта вещь жива и посейчас. Размышление, которому я предался в тот раз, привело меня к пониманию, что это качество, присущее вещи, в корне противоречит историчности. И это меня глубоко поразило.