— Не обращайте внимания, Патрик. У Ричардсона бывают подобные припадки, но редко, очень редко. На «Ариэле» штурманом служил его младший брат, он исчез вместе с клипером и командой прямо во время очередной гонки. Все, кроме Альберта, знают, что их забрало море, и только Ричардсон отказывается в это верить. Пойдемте, камбуз находится рядом с кубриком, это недалеко.
И, подобрав подол длинного платья, побежала вперед. Павел ринулся следом за ней. По пути он успел заглянуть в распахнутую настежь дверь матросского кубрика. Павел даже чуть сбавил ход, чтобы рассмотреть все хорошенько, но в полумраке разглядеть успел немного, заметил только, что в помещении порядок, все вещи лежат на своих местах, а пол чистый. Койки матросов аккуратно заправлены, рундуки задвинуты под них, на растянутых тонких канатах развешены для просушки матросские робы. А на круглом столике в центре кубрика в глубоком деревянном блюде лежат курительные трубки — предмет гордости и особой заботы каждого моряка. Пересчитать их Павел не успел: Сара уже убежала далеко вперед, и из полумрака слышался только стук ее каблуков. И усилился волнующий запах жареного мяса — камбуз был уже близко. По полутемному коридору Павел бежал почти ощупью, но цель перед собой видел хорошо — отлично различимый на чернильно-мутном фоне ярко освещенный прямоугольник дверного проема. И силуэт женщины, застывшей на его пороге, — она словно споткнулась и замерла в неудобной позе или просто не решается перешагнуть через комингс.
— Что с вами? — выдохнул на бегу Павел и остановился рядом с Сарой.
Она закрывала собой обзор и смотрела то в переборку прямо перед собой, то на Павла, то себе под ноги — куда угодно, только не в сторону камбуза.
— Патрик, что с ним? Посмотрите, пожалуйста, — попросила она и вжалась в обшитую светлыми досками стену коридора.
— С кем? — Павел не сразу понял сути вопроса, сделал несколько шагов вперед и осмотрелся.
Кирпичная плита, на ней медный котел с кипящей водой, рядом небольшая блестящая кастрюлька, накрытая крышкой, и чайник. На стене над плитой в ряд развешена чистая посуда — сковородки, ковшики разного размера и большие кружки. Вдоль стен полно мешков, ящиков и бочек — с провиантом, не иначе. Вон в том, дальнем открытом ящике явно лежит лук, а в соседнем, кажется, морковь. В бочках, скорее всего, солонина — в девятнадцатом веке единственным средством консервирования таких скоропортящихся продуктов, как мясо и сало, была соль. Впрочем, это ситуацию почти не спасало, особенно при дальних переходах. Пересоленное мясо было почти несъедобным, тем более что из-за ограниченного количества воды на корабле его не удавалось вымочить в достаточной степени. Солонина в бочках приобретала своеобразный цвет красного дерева с прожелтью, а при дальнейшем хранении — коричневато-зеленоватый, и мясо начинало источать натуральный трупный запах. Павел вспомнил некстати, что впоследствии, когда появились консервы, матросы называли волокнистую говядину из банок «каболка» или «дохлый француз». Павел чуть скривился от отвращения и посмотрел сначала на полки, уставленные горшками и мисками, на колоду для рубки мяса, на поленницу дров, на перевернутый котел у переборки. Помещение настолько тесное и неудобное, что тут с трудом поместится один человек, и передвигаться он сможет только боком. У противоположной от плиты стены расположен большой, грубо оструганный кухонный стол, на нем лежат засыпанные мукой доски. А рядом с перевернутым низким табуретом, уткнувшись макушкой в ножку стола, скорчившись в три погибели, лежит кок. И не двигается, не отвечает на зов — словом, никак не реагирует на вторжение. И давно забыл о том, что ужин готов, — судя по запаху, мясо давно успело пригореть.