Я выдвинула ящик своего письменного стола, достала из него коробку из-под обуви, в которой храню три письма от матери, присланные через госпожу Като. И, спрятав письма в ящик, с коробкой в руках быстро сбежала вниз.
Кейко стояла на крыльце. Мы переглянулись, но ничего друг другу не сказали. Когда я подбежала к кустам, растущим вдоль забора, птичка села на нижнюю ветку, но, вцепившись в нее одной лапкой, потеряла равновесие и перевернулась вверх грудкой. Хохолок у птички — коричневый, а головка и горлышко — черные. Порода мне знакома — японский свиристель. В конце зимы и весной мы с матерью часто видели в саду их стаи. Свиристели носились прямо над нашими головами и склевывали на лету все, что попадалось: почки, лепестки цветов и молодые листья.
Птица прыгала по земле на одной ноге, а другую то поджимала под себя, то разгибала. Она судорожно махала крыльями, пытаясь в очередной раз взлететь, и еле слышно попискивала. Я приблизилась к ней метров на пять, но она, казалось, не замечала меня. Крадучись, я подбиралась к ней все ближе и ближе. «А не цапнет ли?» — промелькнула глупая мысль. Я тут же одернула себя: «жалкая трусиха!» Свиристель — не больше моей ладони, и, даже если клюнет изо всех сил, больно не будет.
Сделав глубокий вдох, я быстро наклонилась. Все — попалась! Я держу пленницу в левой руке, обхватив ее крылья. Птичка вертит головой и отчаянно пищит. Я подношу к ее клюву указательный палец. Она тут же хватает его — ничуть не больно. Надо рассмотреть ее получше. Вот черные отметины, а вот — красные. Сердце птички бешено колотится под моими пальцами. Вообще-то ни переломов, ни порезов, ни крови не видно. Значит, не умрет. По крайней мере, сейчас. Я чувствую, как мое сердце тоже начинает биться чаше. «Маленькие птички — существа нежные. Чуть что — и они подыхают», успокаивал меня отец, когда я горевала о погибших по его вине канарейках. Моя птица продолжает пронзительно пищать. Кажется, она хочет сказать мне: «Поторопись! Время не ждет!» Действительно, нужно поторапливаться. Запихиваю бедолагу в коробку и мчусь через двор. Кейко удивленно уставилась на меня, но сейчас мне не до нее.
Птица истошно вопит. Ее крылья бьются о картонные стены коробки.
— Не волнуйся, я хочу тебе помочь, — успокаиваю я пленницу. — Сейчас найдем кого-нибудь, кто тебя осмотрит.
Я осторожно обошла наш дом. Бабушка по-прежнему играет на сямисэне, но теперь игра сопровождается пением. Скорее даже не пением, а кваканием — такой уж у бабушки голос. Вполне в духе наших национальных музыкальных традиций.