— Да, ты всегда была очень доброй и отзывчивой, — с улыбкой заметил Тору.
— Не всегда, — парировала я, чувствуя, как к щекам приливает кровь.
— А я думаю, всегда. Ты уже не помнишь, как заставила меня похоронить бабочек, которых я коллекционировал?
Я вспомнила этот эпизод, и меня пробрала дрожь. Тору было тогда тринадцать или четырнадцать. И вот однажды я увидела, как он держит в одной руке большую желтую бабочку, а в другой — длинную иглу. Легкий укол, и бабочка, трепыхнувшись, затихла. Я поначалу подумала, что бабочка больна и Тору вводит ей какое-то лекарство. А когда поняла, в чем дело, из моих глаз хлынули слезы. Я ревела до тех пор, пока Тору не сказал: «Прости!» Он показал мне большой стеклянный ящик, в котором хранил коллекцию бабочек, и мы вдвоем отправились на задний двор хоронить их.
— До того случая я действительно гордился своей коллекцией, — сказал Тору.
— Не вижу особого смысла в том, чтобы накалывать несчастных бабочек на булавки.
— Дело же не в том, кто прав, а кто не прав. Просто я не мог видеть тебя плачущей, хотя меня обрадовала твоя реакция. Я понял, как ты добра.
Мы молча раскачиваемся. Время от времени по улице рядом с парком проносятся машины. Свет фар змеится в темноте. А так — полная тишина и безлюдье. Когда я была помладше, в такие же тихие ночи мне порой казалось, что наступило Второе Пришествие и все, кроме меня, вознеслись на небеса. Я кралась вниз по лестнице, чтобы заглянуть в мамину комнату. Она всегда оставляла дверь приоткрытой, так что я могла разглядеть ее и успокоиться.
Внезапно мне пришла мысль: было бы совсем неплохо, если бы сейчас все вознеслись на небеса или уселись в гигантский космический корабль и улетели, а мы с Тору остались вдвоем на грешной земле. Я продолжаю потихоньку раскачивать качели, упираясь ногой в песок, чтобы замедлить их ход.
— Если я открою тебе один секрет, — внезапно спросил Тору, — ты будешь держать его при себе?
— Конечно.
Остановив свои качели и глубоко вздохнув, Тору выпалил:
— В Токио живет одна девушка. Я о ней часто думаю.
Я так сжала цепи, на которых висят мои качели, что они завизжали. Холодный комок, образовавшийся в желудке, пошел вверх. Казалось, что мое сердце перекачивает не теплую кровь, а ледяную воду.
— Как ее зовут? — спросила я, не узнавая свой голос, ставший чересчур вежливым.
— Йосими. Йосими Сонода.
Тон, которым он произнес имя девушки, красноречиво говорил сам за себя. Тору сидел и вслушивался в отзвук слов, плывущих в темноте двумя маленькими звездочками. Затем он улыбнулся:
— Ты мне ее чем-то напоминаешь. Она очень добрая и сердечная, но характер у нее сильный. И потом, она по-настоящему умна.