— Да, я переустал, — соглашается Владимир Ильич. — А как тебе понравился Плеханов? А? Мирком да ладком с буржуазией! А Акимов? Помнишь, тот без всяких обиняков предложил поддерживать кадетов и разносил меня за оценку их роли. Он высказался даже более откровенно, чем его братья меньшевики… Удивительный народ эти меньшевики. Сколько нудного, интеллигентского словопрения и столько холопства!
Надежда Константиновна мягко кладет ему руку на плечо:
— Володя, может быть, обсудим все это завтра вместе с товарищами? А сейчас будем собирать цветы. Мне хочется повезти маме в Питер большой букет. Помоги.
— Цветы? — спрашивает Владимир Ильич и с укоризной говорит: — Нехорошо обманывать друг друга. Я должен высказать тебе все свои мысли. Мне это необходимо, как дыхание. А разве тебя это не волнует?
Надежда Константиновна понимает, что увести Ильича от разговора о съезде невозможно, и она шутливо предупреждает:
— Я буду слушать тебя, но, чур, не нервничать и не воображать, что перед тобой меньшевики… Ведь теперь мы с ними объединились.
— Как масло с водой. Принятие съездом меньшевистских резолюций — дело случая. Меньшевики воспользовались численным перевесом. — Владимир Ильич прищурил левый глаз и вглядывается в глубь леса, и Надежда Константиновна знает, что он уже не видит ни деревьев, ни цветов: он снова в обстановке съезда.
— А какие другие результаты можно было ожидать? — говорит она. — Сорок шесть большевиков против шестидесяти двух меньшевиков.
— Побежденным я себя не чувствую, нет, — делает решительный жест рукой Владимир Ильич. — Съезд был нужный. У рабочего класса теперь единая партия. Мы отчетливо идейно размежевались. Это очень, очень важно.
— Что же теперь делать?
— Драться! — восклицает Владимир Ильич. — Мы поведем борьбу за нашу правду. Я об этом съезде хочу написать письмо питерским рабочим. Сегодня же засяду. Расскажу подробно и откровенно, как все было. И очень хочется мне, Надюша, выступить перед большой рабочей аудиторией, потолковать по душам, поговорить с глазу на глаз…
Надежда Константиновна слушает его со все возрастающим волнением. Ей так же дороги интересы партии, интересы рабочего класса.
— Но это невозможно, — протестует она. — При той слежке, которая за тобой ведется, это просто немыслимо.
— А может быть, и подвернется счастливый случай…
Оба замолкают.
Владимир Ильич смотрит вокруг и словно впервые видит весенний лес, слышит хлопотливый гомон птиц. Совсем близко мерно ухает море.
— Хорошо! Очень хорошо! Красиво здесь и даже торжественно. Очень успокаивает. Помнишь, месяц назад мы гуляли с тобой, под ногами хрустели ледяные корки, лес совсем был редкий, а теперь какая чащоба! — Владимир Ильич захватывает в пригоршни ветки молодого дуба, рассматривает новорожденные красноватые и сморщенные листья. — Хорошо!