- Вы только гляньте, какой вид! - Он протер стекло, чтобы мы могли полюбоваться пейзажем.
Я вопросительно взглянула на Милоша.
- Ты могла бы здесь писать картины… - В глазах его горело тщательно скрываемое возбуждение.
- По рукам, - выкрикнул Жан, самый понятливый из всех мужчин на свете, и назвал совершенно смешную цену. Не успела я открыть рот, чтобы поблагодарить его, как он уже выскочил из комнаты и несся вниз по лестнице, и мы бежали следом, заливаясь смехом.
- У нас есть дом! У нас есть дом! Надо же, как нам повезло!
- Мне иногда кажется, что ты ведьма, - покачал головой Милош.
В субботу мы спозаранку отправились на блошиный рынок. Накануне Жан нанял кого-то вымыть пол. Весь остаток дня мы провели, окрашивая стены.
Какие милые вещицы нам попались! Огромная картина с пастушкой на фоне леса в позолоченной гипсовой раме. Я добавила ей козлиную бородку и усики, пририсовала сатира, подглядывающего из-за куста, и подписала: «Дали». Мы купили алжирский пуф, который тут же набили старыми тряпками и газетами, чтобы можно было сидеть на нем, и, когда кто-то присаживался на этого ветерана, он недовольно скрипел. А еще нам попалось огромных размеров зеркало, в котором все фигуры вытягивались и становились длинными трепещущими призраками. Мы повесили его на дверь снаружи. «Чтобы подбадривать гостей», - хохотали мы. И коврик. Прекрасный старинный коврик с дырой в размер кресла. Посреди этой дыры мы водрузили пуф, и, если посмотреть сверху, эта композиция сильно смахивала на мишень. Стены мы выкрасили в белый цвет, на окно повесили шторы в бело-голубую полоску. Несколько акварелей, эскизов и репродукций дополняли интерьер. Из мебели - большая кровать от Жана, неизменный французский шкаф, ширма перед раковиной. У окна - мой мольберт с незаконченным портретом Милоша.
Вот, собственно, и все. Каждый предмет выбирался с любовью, каждый уголок оформлялся с нежностью. С того времени я успела завести другой дом, создать счастливый домашний очаг с четырьмя детьми. Но никогда мне не достичь той теплоты, что согревала нас в комнате с окном на набережную Л'Ур.
Милош был свободен с вечера среды до утра четверга. Я ждала его в маленьком кафе на рю Мейнардье, и мы шли вдоль каналов, если погода позволяла. Мы частенько ели с Николь и Жаном, причем оба изо всех сил старались до отказа напичкать Милоша мясом, яйцами и маслом, с тревогой глядя на его запавшие щеки. Однажды вечером Николь призналась мне, что в молодости Жан переболел туберкулезом - все от недоедания, непосильного труда и «отсутствия любви», как он сам выражался. И он обнаружил у Милоша признаки этой страшной болезни. Время от времени я замечала, что он как-то странно смотрит на Милоша, во взгляде его сквозила печаль, замешанная на злости. Потом он резко отворачивался и шел обслуживать очередного клиента или протирать и без того чистые бокалы, бормоча что-то себе под нос. И хотя он никогда не говорил об этом вслух, я догадывалась, о чем он бурчит: Жан посылал проклятия тем силам, которые позволяют таким мальчикам, как Милош, влачить столь жалкое существование.