Он поднялся, окинул взглядом комнату, груду барахла, которое я успела вытащить, и оставшиеся нераспакованными чемоданы, печально вздохнул и с тоской поглядел в окно.
- Послушай, денек выдался на славу. Почему бы тебе не закончить с этим потом? Пошли, я покажу тебе Париж. Не могла же ты до смерти устать за неделю на «Де Грас», в конце концов.
Надо сказать, вещи я распаковывала несколько дней, потому что каждый раз денек выдавался на славу и каждый раз Клод предлагал заняться чем-нибудь получше, а не «суетиться с носочками и чулочками», как он выражался.
Париж 1948 года - просто невероятное место. Клод, казалось, знал всех и вся. Через несколько дней я уже чувствовала себя как дома в кафешках, маленьких ресторанчиках и барах, через несколько недель досконально изучила половину Левого берега. Эти несколько недель мы с Клодом постоянно бродили по городу, он - беспечно и по-хозяйски, как в своем собственном поместье, а я - словно во сне. Я писала пламенные письма Тору, на которые он отвечал с неизменным энтузиазмом и лишь иногда добавлял родительские нотации, предупреждая, как бы я не свалилась за борт. Отеческое попечение - не самая сильная черта Тора, нотации ему никогда особо не удавались.
Кого я знала в те первые дни? Американских джазистов, в большинстве своем негров, которые начали слетаться в Париж и подарили Левому берегу самый прекрасный в Европе джаз того времени; теплую группку молодых художников из «Гранд шомьер», опять же в большинстве своем американцев, и нескольких испанцев и каталонцев, тоже художников. Затем толпа с Сен-Жермен-де-Пре - друзья Клода. Французские актеры, режиссеры, операторы, мальчики из кинематографической школы, все молодые, все начинающие, все полны энергией послевоенных лет. Были и другие. Мы познакомились с Адамовым, слушали Греко, тоже начинающую, читали Сартра и Камю, де Бовуар и Превера, бегали в кино, маленькие театры, «Роз Руж», «Табу», вели бесконечные беседы в кафе «Флер» и «Монтане».
Так все и начиналось. И началом всего был Клод. Я словно пробудилась и увидела мир, полный грации, энтузиазма и надежд, мир, который снова изменился в пятидесятых. Оттепель конца сороковых в Париже, подъем активности, взрыв неизрасходованной во время войны энергии - ради всего этого слеталась в Париж молодежь. Длилось это, правда, недолго, но тогда казалось, что так будет всегда, что все наши послевоенные ожидания оправдаются, надежды сбудутся, мир изменится и станет таким, каким мы его представляли. Но этого так и не случилось. Однако в сорок восьмом году мы были полны надежд и верили в лучшее.