— Хватит блефовать, Уинстон! Я знаю правду, и все твои отговорки ни к чему не приведут. Ты, небось, баснословные деньги заплатил врачу, который принимал роды. Либо шантажировал подлеца. Вот он и подписал свидетельство о смерти, но всю жизнь ненавидел и презирал себя за это, искал забвения в вине. А на смертном одре рассказал-таки о содеянном тому, кто теперь готов пойти в суд и дать показания.
— Кто? — потребовал ответа Гриффит и тут же прикусил язык. — То есть чепуха какая-то! В толк не могу взять, о чем ты говоришь.
— А как насчет могилы? — тяжело выдохнул Франклин. — Там, где якобы покоится моя… твоя первая жена и ее младенец. — От лица Гриффита отхлынули все краски. — Подумай о могиле и о том, что в ней обнаружат, если назначат эксгумацию.
Старик словно усох и съежился на глазах. Он на ощупь отыскал подлокотник и рухнул в кресло.
— Ладно, твоя взяла, — бесцветным голосом проговорил он. — В могиле лежит только Анхела. Ты это хотел услышать?
Франклин вскинул голову. В глазах Гриффита Уинстона светилась непримиримая ненависть.
— Пожалей себя, парень. Хватит вопросов. Уходи — и мы оба забудем о том, что ты тут был. Договорились?
— Нет, — с трудом выговорил Франклин. — Не договорились. Мне нужен ответ на последний вопрос.
— Почему-то я так и подумал. — Гриффит невесело усмехнулся. — Ну, валяй спрашивай.
Франклин набрал в грудь побольше воздуху. Мир вокруг словно застыл, только кровь неистово стучала в висках да сердце глухо колотилось в груди.
— Я хочу знать, почему ты решил отделаться от меня, — тихо проговорил он.
Не успев договорить, Франклин уже пожалел о сказанном. Он приехал требовать правды, не умолять о милости. А вопрос прозвучал так, словно он смиренно просит объяснений.
Да какая разница, как прозвучал его вопрос! Он узнал то, за чем приехал, и даже больше. Такого он не то, что вообразить — даже понять не в состоянии!
А он-то придумывал всевозможные объяснения, пытался найти оправдание тому, как с ним обошлись. Представлял мать совсем юной девочкой: одна на всем белом свете, насмерть перепуганная бедняжка не видела другого выхода. Хотя все равно в голове не укладывалось: как можно бросить младенца на ступеньках чужого дома и уйти в ночь, не оборачиваясь.
А теперь Крэгг знал все, и нож входил в его сердце все глубже. Мать его была не девочкой-подростком, а взрослой женщиной. Она умерла, подарив ему жизнь, а ее муж избавился от сына, точно от ненужной вещи. Грудь снова сдавило от боли, но Франклин стиснул зубы и прибег к единственной панацее от всех бед — к ярости.