— Я отдохну, любимая. Ты иди. Мне Бимка компанию составит.
Пёс согласно заурчал и, прекратив принюхиваться к супу, привычно устроился в ногах. Алина ещё раз чмокнула мужа в нос и убежала.
"А глаза такие счастливые-счастливые…"
Эмоций не было никаких. Только холод и пустота внутри. Ваня "перегорел", что-то сломалось в его душе. Какая-то важная деталь вышла из строя, превратив искреннего и открытого человека в лицедея.
"А чего ты ожидал?"
Иван припомнил, с чего начались их отношения, и скрипнул зубами. Похоже, что его акции у этой женщины рухнули.
"Почему? Не понимаю".
Бим поднял голову и долгим, всё понимающим взглядом посмотрел на хозяина.
"Первое — поправиться и набраться сил. Второе…"
Что будет идти вторым пунктом его программы, Иван так и не придумал.
"Ладно. Война план покажет!" — решил Ваня и, осторожно повернувшись на правый бок, по-настоящему заснул.
К концу второй недели после удара, (Иван про себя называл, то, что с ним произошло, "ударом", потому что медиков среди них не было, и никто и понятия не имел, что же случилось на самом деле), Маляренко, опираясь на руку Володи и плечо Алины, выполз на свет божий и даже доковылял до баньки, где женщина заботливо вымыла его тёплой водой, как следует потерев мочалкой. Дальнейшее восстановление пошло ударными темпами. Через три дня Иван уже мог самостоятельно ковылять по лагерю, опираясь на клюку, сделанную Романовым. Поскольку лето было в самом разгаре, и жара стояла несусветная, Ваня придумал перейти на ночной образ жизни, мотивировав это тем, что жару, "в его состоянии", он переносит крайне плохо. Став добровольным ночным дежурным, Маляренко разом убил нескольких зайцев.
Во-первых, ночью было действительно намного легче дышать, и чувствовал он себя заметно лучше. Во-вторых, сильно сокращалось общение с Алиной и другими жильцами лагеря. Видеть щебечущую и порхающую вокруг него жену было, мягко говоря, неприятно. А в-третьих… можно просто посидеть и подумать, глядя на языки пламени. И побыть наедине с самим собой и своими мыслями.
"Поздравляю, вас, Иван Андреевич, — внутренний голос был полон сарказма. — Вот вы и рогаты! Тьфу! Ни хера не понимаю я в этой бабе. Не почудилось же мне это? Или почудилось? Блин. Не знаю"
Алина снова вела себя абсолютно естественно, заботясь о муже и всячески показывая ему свою любовь. Иван порой впадал в ступор. ТАК бутафорить было нельзя — любой наблюдатель мог бы поклясться всеми святыми, что эта женщина безумно любит этого мужчину! Это было невозможно. Мозги плавились и "зависали". Алина списывала это на рецидивы болезни, на глазах её немедленно наворачивались слёзы, и она начинала заботиться об Иване в два раза активнее. Что, конечно, приводило к его ещё большему ступору и к очередной женской истерике. Иван, глядя на свою "благоверную", охреневал, не понимая, как себя вести с ней дальше.