Такие бедствия постигали в основном крестьян, которые пришли в монастырь под защиту, ибо они были без денег. Ратные люди же, имевшие состояние, на соблазн другим вели в монастыре пьяную и развратную жизнь.
Болезни и несогласия между осажденными стали известны в неприятельском стане. Оттуда выбегали удальцы, подскакивали к стенам и высмеивали беды осажденных.
Воеводы послали к царю челобитную, описывая свое бедствие и умоляя прислать им ратных сил и пороху. Челобитная дошла до царя благополучно, однако Шуйский так ответил келарю Троицы Авраамию Палицыну:
– Великая беда обдержит Москву, я не в силах помочь монастырю!
Келарь кинулся к царским братьям, боярам, но никто не помогал. Заступился за Троицу патриарх Гермоген. Перед Шуйским и боярской думой он говорил: – Если будет взята обитель преподобного Сергия, то погибнет весь предел российский до Окияна-моря и царствующему граду настанет конечная теснота[63]!
Только тогда царь послал отряд в шестьдесят человек под командованием Сухого-Осташкова; они повезли фунтов двадцать пороху.
Этот отряд успел проехать сквозь обоз Сапеги и войти в монастырь, однако четырех человек схватили. Лисовский, разъяренный тем, что пропустили в Троицу подмогу, велел казнить этих четверых против стен монастыря, чтоб его защитникам было видно. Тогда в отместку воевода Долгорукий, руководивший защитою, приказал вывести двадцать пленников за ограду на гору против старой пекарни и казнить в виду войска Сапеги, а еще девятнадцать пленников вывели к верхнему пруду и казнили перед табором Лисовского. Поляки да казаки, увидав погибель своих товарищей, так взволновались, что чуть не убили Лисовского за то, что он казнью четырех пленников вызвал такую месть со стороны осажденных.
Да, люди были озлоблены, измучены, и прибытие слишком уж небольшого отряда мало подало монастырю помощи. Болезни свирепствовали, смертность не прекращалась, беспрестанными подозрениями друг друга в измене терзались осажденные.
А некоторых и подозревать не надо было, они сами высказывали свои намерения.
Только из ненависти к Годуновым, к несчастной старице Ольге бывшая королева Ливонская, которую Борис в свое время заманил в Москву, а потом заточил в монастырь, мутила в монастыре воду и кричала, что надобно-де сдать Троицу законному королю Димитрию, которого она называла двоюродным братом. Самое смешное, что сестры, обитавшие рядом с Марфой еще во времена первого Димитрия, уверяли: того царя она честила самозванцем и всячески проклинала. А ведь именно он был истинным сыном Грозного! Но он умер, умер, старица Ольга, хоть и не видела его мертвого тела, знала это также достоверно, как то, что сама еще жила на свете. Нынешний Димитрий был самозванцем, и если старица Марфа поддерживала его, то лишь из неизбывной женской вредности – желая досадить Ольге.