— Саша на Надин похож. Царствие ей небесное.
И расплакался. Пушкин, доселе не находивший в своем сыне решительно никакого сходства с «прекрасной креолкой» изумился и сравнению и этим внезапным слезам. Которые, впрочем, закончились так же внезапно, как и начались, и Лев Сергеевич принялся пересказывать московские сплетни. Знакомые имена попадались редко…
Он нанес несколько обязательных визитов дальним родственникам, выслушал дежурные комплименты в адрес совсем взрослых сыновей и… сожаления о том, что ничего больше не пишет. Про его исторический труд, оказывается, мало кто знал, по большей части это были зыбкие и малодостоверные слухи. Похоже было, что его просто разглядывают, как некую диковину, раритет из прошлого, где «все было по-другому».
В один из немногих вечеров, проведенных дома с отцом, произошел разговор, врезавшийся Пушкину в память навечно. Заговорив о поэзии, Сергей Львович, пожевав губами, вдруг сказал:
— Лермонтова вот убили на дуэли, теперь он — великий поэт и всеми чтим. А вас, сын мой, забывать стали. Впрочем, и меня ведь забыли… а когда-то…
Пушкин не сдержался:
— Вы, кажется, жалеете, что и меня не убили?
Резко оборвал беседу и, сославшись на поздний час, ушел к себе. Знай он, что это — его последняя встреча с отцом, что он через два года не успеет приехать даже на похороны, может быть, вел бы себя по другому, нашел бы какие-то другие слова, постарался бы добиться взаимопонимания.
И вот уже Невский проспект и знаменитые «Номера Демута» — на Мойке. А Пажеский корпус располагался неподалеку — на Садовой улице во дворце, который построил сам Растрелли. Зачисление в Пажеский корпус производилось только по высочайшему повелению.
Пушкин подумал, что его сыновьям повезло — останься все по-прежнему, кто бы принял в Корпус сыновей камер-юнкера с сомнительной репутацией? Да и от обязательных вступительных конкурсных экзаменов мальчишки были избавлены — все тем же именным монаршим указом. Не то, чтобы отец опасался за их знания, но все же…
Изменился и сам император: это Пушкин со всей отчетливостью понял во время аудиенции, данной ему Николаем Павловичем. Все еще красивый и статный, но уже далеко не молодой, император казался усталым и равнодушным. Но своего придворного историографа принял с отменной любезностью.
— Читаю все твои записки, Пушкин, — благосклонно заявил он после того, как Александр раскланялся и представил своих сыновей. — Стройно написано и по делу. Мне нравится. Хорошо, что забросил свои прежние стихи. Хватит и написанных. Хотя теперь такое пишут — даже оторопь берет.