Пирогов приготовил какую-то микстуру и дал Пушкину чайную ложку терпкой, горьковатой жидкости.
— Как… вы… здесь?… — медленно, но внятно спросил Пушкин.
— А мне, Александр Сергеевич, много лет ваша рана покоя не дает. Изволите видеть, никто с таким ранением у меня не выжил, хотя лечил я куда кардинальнее Арендта. Адресок у сыночка вашего старшего раздобыл… Ну, сейчас вы поспите, а завтра, благословясь, снова побеседуем, ежели вы не возражаете.
«А ведь это, похоже, первый звоночек, — размышлял Пушкин сквозь наплывающую дремоту. — Ну как ноги вообще ходить не будут? Пересяду в коляску — паралитик паралитиком… Завтра, если руки будут слушаться, нужно завещание выправить…»
Из дремоты он плавно перешел в сон. А проснулся, весь в поту. Во рту было сухо, нестерпимо хотелось пить. Он попробовал протянуть руку к колокольчику возле дивана и — о чудо! — рука его послушалась.
— Пить, — прошептал он появившемуся вскоре лакею. — Морса с погреба принеси.
— Доктор наказывали: как проснетесь — сей же минут лекарство выпить, — сообщил лакей. — Извольте, ваше сиятельство.
Пушкин проглотил уже привычную горькую микстуру и снова попросил:
— Морса…
Пока лакей ходил за питьем, явился Пирогов — свежий, выспавшийся. Пощупал у своего пациента пульс, осмотрел и удовлетворенно кивнул головой:
— Славно. Будем считать, что самое страшное миновало. Теперь, дорогой Александр Сергеевич, покой, покой и еще раз покой. Свежий воздух. Умеренность в еде. Ну, и Бог даст, проживете еще…
— Сколько? — не слишком вежливо перебил его Пушкин.
Пирогов развел руками:
— Ну, не сто лет — это точно.
— Год? Два? — не унимался Пушкин.
— Да я же не Господь Бог, — слегка рассердился Пирогов. — Ударчик вы перенесли, могут и последствия давней раны проявиться. Вам уже семьдесят…
— Да, зажился, — горько усмехнулся Пушкин. — Кстати, ноги-то ходить будут?
— Все может статься, руки же начали действовать и речь вернулась.
— А ноги?
— Александр Сергеевич, голубчик, с вами же ничего невозможно предсказать! Если вы выздоровели после безусловно смертельной раны… Ну, доживете жизнь в коляске. Не вы первый…
— Да зачем мне нужна такая жизнь? — вырвалось у Пушкина.
И тут сознание его внезапно стало меркнуть…
* * *
— Отходит, — услышал он чей-то далекий голос.
С трудом приоткрыл глаза и увидел свой прежний кабинет на Мойке, ряды книг.
Отрывистое частое дыхание сменилось на медленное, тихое, протяжное, и вот уже слабый, едва заметный, последний вздох.
Дыхание остановилось.