Художественные музеи — другое дело. Скульптуры и полотна по-прежнему служат своей истинной цели: радуют людей, объясняют мир, помогают строить будущее. Они продолжают жить, они бессмертны, а вся эта рухлядь мертва; нет, хуже — спит вечным сном, как и его страсть к Розмари Рэдли. Есть что-то жуткое и бессмысленное в этой огромной викторианской лавке древностей. Стулья, блюда, скатерти, ножи, часы — столько, что и не счесть, — застыли здесь навеки, ненужные, бесполезные, как и его страсть к Розмари и любовь к Ру.
Фреду вдруг становятся отвратительны тысячи застывших вещей, которые обступили его со всех сторон, и он идет прочь, потом пускается бегом по лестнице к выходу. Оказавшись снаружи гигантского мавзолея цвета шоколада, Фред жадно глотает свежий воздух, вдыхает запах бензина и скошенной травы. Ну и что теперь делать? Забрать вещи у Розмари или пусть они спят вечным сном у нее дома, как в Музее Виктории и Альберта?
Если бы Розмари была в Лондоне… если бы проклятый ключ нашелся еще до ее отъезда… можно было бы нагрянуть к ней и без приглашения, войти в дом, поклясться в любви и доказать ее на деле, уверить, что не разлюбил. Боже милостивый, как можно разлюбить Розмари?
Надо было пойти к ней сразу после ссоры… Или тогда, две недели назад, на радиостанции… нужно было набраться смелости, пройти в студию вслед за кем-нибудь, разыскать Розмари, сказать ей… Как вышло, что он сделался таким медлительным и осторожным, стал так чтить правила, условности и общественное мнение — словом, превратился в настоящего англичанина?
Полюбуйтесь: профессор одного из лучших американских университетов, двадцати девяти с лишним лет, шести с половиной футов роста, стоит как дурак возле Музея Виктории и Альберта, переминается с ноги на ногу, не может пойти забрать какой-то несчастный свитер. Духу у него не хватает! «Ну же, не трусь, как слюнтяй-англичанин», — подгоняет себя Фред и бодрым шагом направляется к югу, в сторону Челси.
Спустя двадцать минут, на Чейн-сквер, Фред понимает, отчего ему так не хотелось идти. Дом все тот же, до боли знакомый, и не верится, что Розмари — настоящая, его Розмари, а не та, фальшивая, с радиостанции — не откроет сейчас сиреневую парадную дверь, не подставит ему личико для поцелуя. Совсем не хочется переступать порог этого дома, входить в знакомые комнаты незваным гостем. Если бы все не пошло наперекосяк — возможно, сегодня, сейчас… К горлу Фреда подступает комок, будто он проглотил мокрый воздушный шарик.
Пытаясь подавить это чувство и думать только о сером свитере, Фред поднимается по лестнице, звонит в дверь. В ответ на знакомый перелив звонка — ни звука.