По лестнице Лолита поднималась тяжело, прихрамывая на левую ногу. Остановившись перед дверью с порезанной обивкой, велела:
– Поднимайся выше. Жди. Принесу.
Обещание она сдержала, появилась с ключом, к которому крепился брелок-сердечко.
– А когда вы Антонину в последний раз видели? – Дашка взвесила на ладони ключ.
– Ну… тогда, когда Анька с крыши сиганула.
Дверь оказалась хитрой. Под кожицей дешевого дерматина скрывалась сталь. И замок не такой простой: с массивными штырями и глубокими пазами.
– Она ее в первую же неделю заказала, – пояснила Лола, протискиваясь в прихожую. – Вместе с этим…
В прихожей под зеркалом стоял сейф. Старый железный ящик болотного цвета. Сейф был открыт, а содержимое его – несколько папок, стопка бумажных носовых платков и крем для обуви – доступно к обозрению. Дашка и обозревала. Тщательно прощупывала платки, просматривала папки – счета за квартиру, квитанции и гарантийные талоны на обувь.
Коридор поворачивал, открываясь дверными проемами.
Гостиная. Мягкий уголок советских кровей. Высокий стол и плазменный телевизор. Занавески белые, словно марлевые, покачиваются, хотя окна плотно закрыты.
Спальня. Две кровати. Шкаф. Тумбочки. Плоский черный ящик.
– Там Анькины картинки, – пояснила Лолита.
Дашка ящик все равно открыла, не потому, что Лолите не верила, просто желая познакомиться с рисунками. Светлые акварели. Нежные вуали красок, где лазурь перетекает в малахит, а его то тут, то там прорезают золотые всполохи.
– Красиво? – Лолита заглядывала через плечо. – Вот умела же ж. Вроде ничего такого, но…
Дядя Витя оценил бы. И нашел бы для девчонки место в коллекции человеческих талантов, а рисунок пристроил бы на стену. В бункере множество стен… на тысячу таких рисунков хватит.
И горько оттого, что не будет этой тысячи.
– Она и мне дарила. Нарисует, принесет. Возьмите, тетя Лола, если нравится. Я брала. Красивые. И с душой. Редко так, чтоб ко мне и с душой…
Рисунки все разные и вместе с тем похожие, в них есть то, что принято называть авторским стилем, – незримое присутствие. Дашка почти видит девочку, акварельно-хрупкую, нежную. Она любила свет. Тогда почему умерла? Прыжок с крыши?
Убийство?
При другом раскладе Вась-Вася поделился бы и официальным заключением, и, при удаче, отчетом о вскрытии, но сейчас ему звонить нельзя.
Так что же здесь произошло?
На самом дне коробки между двумя жесткими листами затесалась фотография. Простая, черно-белая, но вместе с тем удивительно яркая. Девочка на снимке смотрела не в камеру и улыбалась кому-то, но сдержанно, словно стесняясь и себя, и улыбки.