Маски.
Он знал каждую маску. По имени. По дате. По смерти.
Ледяное прикосновение к затылку. Знакомое. Родное.
– Здравствуй, – шепотом сказал Адам, опасаясь спугнуть. Лица-маски слепыми щенками тыкались в ладони. – Я ждал, когда ты придешь снова. Я осознаю неестественность собственного желания и отдаю себе отчет в том, что происходящее сейчас является игрой разума. Но я ждал.
Смешок и холодные руки на плечах. Сердце заводится с полоборота и считает удары бешеным ритмом.
– Я забыл твое лицо.
Ветер шевелит волосы на макушке. Но ветра нет – листья неподвижны.
– И я не могу дать адекватную оценку значимости данного события. Является ли оно свидетельством моего выздоровления либо же, напротив, говорит об усугублении течения болезни?
Молчание. Дыхание. Адам умеет отличить ветер от дыхания. Приливная волна выдоха, отливная – вдоха.
– Я допускаю вариант, что мои умозаключения в принципе не имеют смысла, но… почему я забыл твое лицо?
Протяжный вздох и слово, одно-единственное, произнесенное слишком тихо, чтобы Адам мог разобрать. А потом толчок в спину, и туман расползся по швам, оголив черно-белый предрассветный мир. Перед самым носом Адама стена. Рядом покачиваются кисти сирени. Тот самый куст, за которым Адам прятался, подслушивая чужой разговор. Адам пятится.
Он знает, что должен находиться не здесь. Его место в метрах двухстах, у неприметной служебной двери, над которой висит камера наблюдения. Камера слепа. Дверь открыта. Номер третий гуляет сама по себе. Адаму же пора возвращаться.
Его перемещение в пространстве – явное свидетельство нарушения функции памяти. Болезнь прогрессирует. Мозг поражен. Остается смириться и принять неизбежное.
Сегодня он скажет Всеславе, что…
Небо треснуло, выплюнув черный силуэт. На мгновение он завис под трещиной, прямо там, где начинался край крыши, а затем рухнул вниз. Захрустели, ломаясь, ветки сирени. Взметнулись белые и лиловые кисти, сыпанули на землю цветочными брызгами.
Номер третий распростерла руки, словно силясь обнять этот огромный букет, но стебли в зеленой глянцевой коре выскальзывали из пальцев.
Стебли мешались под руками, и цветы лезли в рот, застили глаза, не позволяя рассмотреть и уж тем паче тронуть тело. Но Адам пробился, коснулся шеи, измазанной липким, густым, и попытался нащупать пульс. Он попробовал перевернуть тело, но его оттащили грубо, зло. Толкнули к стене, и, прежде чем он успел хоть что-то сказать, в плечо вошла игла.
Туман вернулся в мир.
Туман длился неопределенно долго. Но на сей раз он оставался статичен. Вата. Сахар. Приторная сладость на губах, которая остается дольше никотиновой горечи.