Я и сейчас их люблю, они же сладкие.
Потом Джордж проснулся, и мы домой пошли. Джордж жаловался, что у него голова болит. Утром он стал выспрашивать, видел ли я духов, и я сказал, что видел. Ему ведь хотелось, чтобы я видел, тогда бы он и еще другие могли посмеяться.
Других много. Они постоянно приходят, чтобы увести Джорджа. Сначала они брали меня с собой, но потом им надоело. Теперь я остаюсь дома. Дома лучше. Никто не заставляет говорить или танцевать. У здешних девушек глаза старых кошек.
Со мной не разговаривают.
И танцевать соглашаются редко. Это хорошо. Я не умею танцевать. И я рад, что я дома.
Джордж гуляет ночами. Он приходит пьяный, иногда падает внизу и орет. Я спускаюсь и отношу его в комнаты. Раздеваю. У мамы был брат, который жил с нами уже потом, когда мамы не стало. Он жил и пил, а напившись, орал. Крики мешали отцу. Отец злился. Я закрывал дяде рот, но он отбивался. Потом я стал сильнее и научился держать, чтобы он не отбивался. А потом дядю зарезали. Это было грустно. Трезвый, он учил меня стрелять. И еще с ножом управляться. Никто лучше дяди не умел управляться с ножом.
Джордж не такой. Он глупый. Мне жалко его. И одежду жалко. Она всегда в грязи. А утром старик Оукли ее чистит-чистит, но не всегда отчищает.
Хуже всего, когда появляется Кэвин. Кэвин – друг Джорджа. Джордж так думает. Он страшный человек. Он похож на Джимми Ду, который тихо жил-жил, а потом пошел в салун и порезал трех девчонок. Я как-то сказал Джорджу, что Кэвин – плохой человек, но Джордж не стал слушать. Джордж думает, что я глупый, а он наоборот. Пускай. Главное, теперь он от меня отстанет.
Я вернусь к миссис Эвелине и мисс Брианне.
И еще к тому, что я должен сделать.
За время своей поездки в Лондон мальчик не изменился. Он предстал предо мной в гротескном костюме из шерсти ярко-малинового цвета. Этот его сюртук был будто бы специально пошит, чтобы подчеркнуть некоторую сутуловатость фигуры. Подбитые ватой плечи поднимались едва ли не до середины ушей, и голова Патрика казалась ягодой, утопленной в этом шерстяном поле. Его волосы, тщательно завитые, были уложены и смазаны бриллиантином столь обильно, что выглядели ненастоящими. Его штаны, узкие, в полоску, плотно облегали ноги и, как мне показалось, доставляли немалые неудобства, которые Патрик сносил стоически.
– Кто придумал этот твой костюм? – спросила я, и Патрик, поклонившись – до чего же он все-таки неуклюж! – ответил:
– Портной, мэм.
– Этого портного надо бы повесить. – Я боялась, что Патрик воспримет мои слова как оскорбление. Он же улыбнулся совершенно искренне, по-детски и сказал: