Битый час я изучал материалы. Как верно заметила Виктория, информация была компактна. В торговых, посреднических делах я ни черта не смыслю, практически ничего существенного из голубой папки не почерпнул.
Когда-то их лавочка, насколько я понял, представляла собой обычную посредническую контору: "купи — продай". В формуле не столько важны "купи" и "продай", сколько тире между ними. Их лавочка и действовала в пространстве этого тире, имея посреднический процент. С этого, во всяком случае, начиналось дело. Далее шли совсем уж для меня темные бизнес-дела: фирма целиком переключилась на операции с недвижимостью.
Я понял, что ни грамма смысла из этой бухгалтерии не вытрясу.
– Дело с размахом, — поделился я впечатлением с Катерпиллером. — Правда, меня удивляет одно обстоятельство.
– Ну? — спросил он.
– Что-то ничего в ваших архивах не сказано про собак… Это подрывает устои.
– Собак? — тупо удивился он.
– Ну да, собак… Сказано же: воровать книги, собак и казну в России никогда не считалось зазорным…
Он открыл было рот, но обсуждать на трезвую голову, что имел в виду Иван Сергеевич Тургенев, охоты у меня не было; я записал адрес ньюс-бокса и направился к выходу.
– А ну-ка, постой… — тихо произнес Катерпиллер за моей спиной — в его голосе я уловил властные интонации.
В первый момент мне показалось, что он немного смущен. Но я ошибся: с него, задумчиво грызущего ноготь, — мгновенно и вдруг — стекла характерная глазурь буржуазности. За столом сидел постный чернявый мальчик, сын медноголосого солиста воинского ансамбля, каким я его знал, когда все мы жили под нашим старым добрым небом.
– Ты, насколько я понимаю, все там живешь, в Агаповом тупике? Как там? Я сто лет не был. Как там?
Я пожал плечами. Как? Да никак. Все по-прежнему: сто лет и все одно и то же.
– Слушай, — он сосредоточенно разминал уголки глаз, — подворотня наша — помнишь? Цела она?
– Да вроде на месте… — в его неожиданном интересе к нашему старому доброму небу крылся какой-то подвох; я не понимал, что именно меня встревожило, но, определенно, он вспомнил про подворотню неспроста.
– И стены все по-прежнему облупленные? И лужа посередине?
Я попробовал заглянуть Катерпиллеру в глаза, но он отвел взгляд в сторону… Все так: стены облуплены и в пятнах плесени. Лужа. Если он сейчас вспомнит про доску…
– И доска — через лужу?
У меня засосало под ложечкой: что-то здесь было не так, и я не понимал, что именно. Я пересек кабинет в обратном направлении, подошел к столу.
– Не темни, — сказал я. — В чем дело?
Я опоздал: передо мной сидел уже теперешний Катерпиллер — в броне глазури и обозначал уголками губ мягкую, кошачью улыбку.