Я человек эпохи Миннезанга (Големба) - страница 33

Червеобразные отростки.
Полет валькирий. Браво-бис!
Но станет фактом эта небыль-с
и прояснится эта муть,
когда перестреляет Геббельс
свою семейку. Вот в чем суть!
Но даже и уже без плоти,
и провалясь в тартарары,
вы всё же вброд не перейдете
овраги Бабьи и яры!
Не с плащаницы — с полотенца,
во весь размах отверстых глаз
лик убиенного младенца
глядит на вас, глядит на вас.
На чистокровногустопсовых,
на долихоцефоголовых,
псевдонордических господ,
на тех, что чтят законов свод,
когда он, так сказать, по части
их будто бы арийской масти,
и на причину всех невзгод,
на эти готики-фрактуры,
на эти дротики халтуры
и на фактуры и ажуры,
бухгалтерский смертельный код,
на ваших чувствьиц переливы.
А скольких, впрочем, извели вы?
Ох, венских опереток дивы,
не зря вы проливали пот!
Марики Рокк, Марики Рокк,
роскошные ревю не впрок.
А мы? Довольно ль мы брезгливы?!

ЗА СТЕКЛОМ ОКОННЫМ

Иди туда, где за стеклом оконным
царит и плачет полночь без границ,
потом лети по тропам беззаконным,
лети в туман астральных колесниц.
Все это попросту непредставимо:
далеких звезд хрустальные миры,
астральных сфер слепая пантомима,
законы нам не ведомой игры!
И все-таки нам путь едва ль заказан
в безмерность, в неизвестность, в глубину, —
и вновь лететь над пламенным Кавказом
у одичалой скорости в плену.
И там — в утратах, в проторях, в потерях
прильнуть к морозным безднам бытия,
где гневом пен обшит угрюмый Терек,
серебряная льстивая змея.
Над пчельником немыслимых роений,
над газырями каменных светил,
где непостижный лермонтовский гений
невинную Тамару посетил!

«В День Космического Флота…»

В День Космического Флота,
в золотой голубизне,
Жизнь моя, моя Забота,
ты подумай обо мне!
Ты не думай, ты не думай,
о судьбе моей угрюмой
в золотой голубизне!
Жить, конечно, любо-мило,
смерть уныла и скупа, –
на земле моя могила,
в небесах моя тропа.
Где-то там брадатый кто-то
пьет галактик молоко.
В День Космического Флота
улечу я далеко!
И, как яхту на приколе,
как тоску в житейской школе, –
дотлеванья уголек, –
ты моей увидишь доли
абрис, призрак и намек.
Мир огромный – темный, темный,
злая нежить, волчья сыть…
В голографии объемной
оживу я, может быть.
Рухну в Осени Столистой,
очарованный прибой —
голубино-золотистый,
золотисто-голубой.
Не чинясь и не печалясь,
я спою, – постой, постой!
«Мы на лодочке катались
золотисто-золотой».
Жизнь моя, моя Забота!
Только ль свету, что в окне?
В День Космического Флота
не печалься обо мне!
Как ведро на коромысле,
жизнь мою уравновесь:
вот я в некотором смысле
пред тобой раскрылся весь!
Твой слепой межзвездный странник,
очарованный избранник…
Что ж, конечно, жизнь не пряник, –