Я человек эпохи Миннезанга (Големба) - страница 68

На первую страницу
это чад теплушечных мангалов,
это ветер, ветер ветровой,
это ветер, ветер богомольный,
это боль – едва лишь рассвело,
это суета Первопрестольной,
это безымянное село,
это небыль, убыль или прибыль –
всё равно мотаться в пустоте,
и почти накликанная гибель
на пятьсот шестнадцатой версте.

ВЕЛИКИЙ САННЫЙ ПУТЬ

Забыть. Простить. Потом заснуть.
Узнать ночного бога.
Течет великий санный путь,
метельная дорога.
Скрипят полозья. Ноет грудь.
В груди горит тревога.
Течет великий санный путь,
метельная дорога.
Забыть. Простить. Не в этом суть,
хоть жить не так уж много!
Течет великий санный путь,
метельная дорога.
Великий санный. Видит Бог,
идти осталось мало.
В итоге всех земных тревог
бредем, дыша устало.
Упряжкой. В стужу. В снег и в муть.
В скрип отчего порога.
Великий санный. Всё забудь.
Осталось жить немного.

«Я не знаю, что делать с грустью…»

Я не знаю, что делать с грустью,
я не знаю, что делать с кровью;
если реки стремятся к устью,
человек устремлен к верховью.
Истончается это верховье,
исчезает в песках и в травах –
и на мягкое изголовье
упадают головы бравых.
Прерывается вновь дыханье,
чтобы не возвратиться снова, –
хорошо ли вам ранней ранью
в небе, после пути земного?
Золотою ложитесь пылью
вы на клевер и подорожник…
Были прежде земною былью,
а теперь легли в раздорожьях.
Я не знаю, что делать с грустью,
где предел тоске очевидца;
если реки стремятся к устью,
человек к верховью стремится.

«Труд и пот, пот и слезы, и слезы – вода…»

Труд и пот, пот и слезы, и слезы – вода,
это всё навсегда, навсегда, навсегда,
но не вечно, не вечно, не вечно,
что увечно, увечно, увечно.
Если радость смогли бы мы доблестью счесть,
если б солнцу подать отрешенную весть,
если б радуга вечных печалей
обличала б томление далей!
Ничего, ничего, ничего, ничего…
Отчего, отчего, отчего, для чего,
почему, до какого предела
наша вечность над нами зардела?
А потом уж, в ответ на разбойничий свист,
обрывается с ветви взъерошенный лист,
в нем осеннего ветра порывы
рыжиной необузданной живы.
Труд и пот, пот и слезы, и сызнова – пот,
это ветер, летящий с заветных широт,
это вечность, что вечно при деле,
и немая тоска на пределе.

«О небе, о небе, о небе…»

О небе, о небе, о небе
я в трудных стихах расскажу,
где дымного облака гребень
плывет, уподобясь ножу,
где жизни бессмысленный жребий
еще призовет к дележу!
На тысячи злых волоконец
оно распадется потом,
проклятое небо бессонниц,
железное небо истом!
Ломает; ломает комедью
в той летней предутренней мгле,
колдует латунью, иль медью,
иль углем, пригасшим в золе.
На тысячи злых волоконец
ему распадаться и впредь,
проклятому небу бессонниц,
Следующая страница