В мехцехе внешне за год ничего не изменилось, ушел куда-то на этап Костя Митин, и возглавлял работу мехцеха, кроме Носова, все тот же Д. И. Щапов, принявший меня без особого восторга. Мой чертежный стол стоял на том же месте, рядом, на том же месте работал мой старый знакомый Антон Вальчек. Он встретил меня очень приветливо и дружелюбно, и я немедленно включился в работу, а ее стало много больше, чем раньше. Я считал, чертил, отвечал на многочисленные входящие и исходящие. Конечно, в условиях Речлага такая работа – голубая мечта каждого заключенного, но не каждый мог ее успешно выполнять, требовалась разносторонняя техническая эрудиция да и просто инженерная грамотность. Меня выручала десятилетняя работа в лаборатории машиностроительного завода и то, что шахта № 40 только строилась, и чисто горные проблемы, в которых я совершенно не разбирался, были еще впереди. Надо сказать, что за всю свою жизнь мне никогда не приходилось выполнять столько бессмысленной и ненужной работы, как в мехцехе 40-й шахты. До тошноты было противно заполнять, например, отчетные бланки-простыни, имеющие больше сорока граф... И можно представить мой ужас, когда я случайно обнаружил, что все цифры отчета я сдвинул по вертикали, и они совершенно не соответствуют смыслу документа. Расстроенный, я показал свою ошибку Носову и спросил, что теперь делать? Носов усмехнулся и спокойно произнес:
– Плюньте на все, Боровский, все равно эти простыни никто читать не будет.
Многочисленные отделы комбината «Воркутауголь» все время требовали сведения об использовании и состоянии оборудования строящейся шахты. Ну, если спрашивали, например, о мощных подъемных машинах или о насосах, которые день и ночь качали воду из шахты, это можно было еще понять, но когда запрашивают о состоянии пятисот трехтонных вагонеток, полученных шахтой за последние три года... Из пятисот штук триста исчезли без следа, куда? когда? – никто, естественно, не знал, ищи-свищи ветра в поле. Возможно, что часть из них была засыпана при проходке штреков, другие – разломаны на куски от не слишком вежливого обращения – каторга она и есть каторга... Некоторые вагонетки пошли на изготовление всяческих приспособлений. Но мы могли писать все, что угодно, кроме правды, и мы составляли на каждую пропавшую вагонетку дефектную ведомость с приложением чертежа, на котором было показано, что, где и когда у вагонетки сломалось или износилось, и только потом составляли липовый акт на списание вагонетки и утверждали его многими подписями. Это была чудовищная по объему работа, а главное, липовая с начала и до конца. Чтобы ее выполнить в срок, мы с Антоном работали по две смены и частенько уходили из мехцеха около двенадцати часов ночи. Нам, инженерам-производственникам, такая липа была особенно омерзительна, мы частенько с Антоном смеялись, что если бы он в своем железнодорожном депо в Варшаве, а я на своем заводе в Ленинграде сотворяли подобную липу, то его бы поезда и мои турбины незамедлительно летели в тартарары... Но, несмотря ни на что, шахта № 40 строилась, медленно и неуклонно...