— Увы, ты здесь не при чем. Письма о любви, им шестьдесят лет и уже давным-давно никого на этом свете нет — ни того, кто писал, ни того, кто так и не получил их. Я думаю… А что если судьба… Да, именно судьба предназначала их мне и так хитро все закрутила… Что бы… Что бы наконец… Эй, ты где?
— Извини, это я зевнул. Челюсть опять хрустит. Сегодня перенапрягся — кормил у грузинов одного нужного малого. Дивная бастурма. Пожалуй, в самом деле, малость перенапрягся.
— Отлично. Глотай двойной «Фестал» и гаси свет. У тебя ж там уже час ночи.
В трубке было слышно, как Феликс проглотил таблетки: — Выпил… А почему ты не ревнуешь? Вдруг я хитрый обманщик. Принял не «Фестал», а какую-нибудь «Виагру». И вокруг — двое, нет трое таких кисок… Одна мулаточка… м-м…
— Не сомневаюсь — хитрый обманщик. Но не ревную.
— Ты умница, детка. Я молод, успешен, честен и одинок. А ты грузись чипсами, медитируй, думай про скучного обманщика Фелю и качалку перед телевизором. Мы ждем тебя. Страстный поцелуй.
— Чао…. — Вера отключила телефон. И почему-то ясно представила, как из ванной Феликса, обернувшись пушистым полотенцем, появилось длинноногое юное создание с раскосыми южными глазами.
— Ну, с кем ты так долго трепешься, Фил? — капризно прогундосило создание, приподнимая край одеяла, хранящего совершенно обнаженные телеса скандального журналиста.
— Редактор «Рубиновых лучей». Такая зануда! — Феликс стряхнул с кровати свои бумаги и заключил в объятия благоухающее кокосовой пеной юное существо…
В руке Веры хрустнул карандаш, она швырнула в окно обломки. Вот манера — навоображать черт знает что, и психовать на пустом месте. А, собственно, разве ей не безразлично то, что происходит сейчас в Москве?
Некоторое время Вера смотрела на угасающий за окном вечер и снова включила диктофон:
— Сегодня продавщица на Жуже угадала во мне художницу. Иногда меня называют писательницей, дамочкой, девушкой и даже леди. А в последнее время часто стали величать «душенька», «милая», «моя дорогая»… И так давно… Очень, очень давно никто не шептал мне «любимая…» Впрочем, я удачно делаю вид, что мне этого вовсе не надо. Или все же неудачно? Если старуха, изображающая гадалку, сразу назвала меня Зачарованной странницей. Странницей во времени и пространстве. Бедолагой, путающей фантазии и мечты, обиды и радости, находки и потери, свою и чужую жизнь. Странницей, постоянно ждущей… Ждущей, когда тот — Единственный шепнет ей «любимая…»
Сегодня эта чужая история незнакомой женщины врезалась в мою спокойную брюссельскую жизнь, как айсберг в несчастный «Титаник». Да почему!? Из-за схожести улыбки, манеры причесывать волосы? Или потому, что из всех цветов я больше всего люблю именно эту пахучую белую дикую розу? Зачем мне чужие, почти истлевшие письма?…