— А письма Анны, хранившиеся за портретом? Я поселился над вашей головой — да, да — в мансарде этого дома. И мое распахнутое окно расположено как раз над вашим. Здесь тихие ночи, а русский язык звучит так загадочно. Никто не поймет — можно говорить, не таясь. Вы не боялись чужих ушей.
— Подслушивали… Подслушивали то, что я сочиняла про Анну… Как гадко… Я то думала, что на чердаке ремонтируют крышу, когда слышала шаги… Вы шпионили за мой…
— Не только. Не мог же я сутками караулить у окна ваше летучее воображение. У вас приятнейшая манера не запирать двери комнаты.
— Ага! Вот, значит, как… Вы воровски пробрались сюда?… И включали мой диктофон… Отвратительно… — Вера еле сдерживалась, чтобы немедля не выгнать этого распоясавшегося наглеца. — Вы нечистоплотны.
— Согласен. Ради торжества истины я способен на многое. Кажется, ваш Феликс тоже не стесняется в средствах — какие-то сведения купит, какие-то украдет, а что-то и присочинит.
— Я пустила вас сюда не для того, чтобы обсуждать моего друга.
— Справедливое замечание. Прошу прощенья. Постараюсь не отклоняться от нашего дела. Итак, я попытался собрать информацию по «Делу Тисо» — назовем его так. И самое странное, что она фантастическим образом совпала с вашим вымыслом! Совпала! Отчасти понятно, ведь вы «сочиняли» на основе подлинных документов. Описывали их историю, прочитав письма…
Вера достала пачку листков и положила перед своим гостем.
Глеб в недоумении перебрал бумаги: — Что это?
— То, что вы назвали «Письма Анны». Здесь только одна записка, написанная в ожидании Мишеля. Он часто уезжал на задания и Анна старалась подавить тревогу.
— «Тебя нет, тебя нет, тебя нет…» — прочел Глеб. Нечто лирическое. И куча листков с цитатами из Библии! Откуда они? Объясните, если вы уж такая ясновидящая.
— Представьте поздний дождливый вечер. Брюссель — осень 1944. Дождливая, страшная ночь. Анна ждет. Она не имеет право доверять свои чувства бумаге. Она открывает Евангелие…
17
Анна взяла том Библии, раскрыла наугад, шевеля губами прочла нечто ее взволновавшее, села к письменному столу отца и начала быстро писать, макая перо в серебряную чернильницу: «Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся и языки умолкнут и знания упразднятся…» Апостол Павел.: — Любовь никогда не перестанет… — прошептала она, задумчиво промокая написанное качалкой пресс-папье. — Кабы так, кабы так…
В дверях раздался тихий стук и она помчалась открывать. На пороге стоял Поль. Вымокший до нити, с темными прямыми прядями, прилипшими ко лбу. Дрожащие губы улыбались.