Она обвилась вокруг сильного тела, не выпуская его из себя и пытаясь задержать финал. Чак послушно притих, вжавшись в нее, слившись в единое целое.
— Вот видишь, милая, я весь твой… — едва слышно прошептали в тишине горячие губы. Они затаили дыхание, прислушиваясь к тому, как стучит по жестяному карнизу дождь и к некому пульсирующему зову, нарастающему в чреве. Плоть требовала своего, она вопила, заглушая все остальное — мысли, чувства, пытавшиеся сопротивляться. Удары Чака были полны сокрушительной ярости — тело Дикси ринулось навстречу, моля об уничтожении. «Исчезнуть, раствориться в нем». — Мелькнула последняя, огненная вспышка…
— Может быть, наслаждение это именно то, что стремится стать бесконечным, но неизбежно приходит к концу? — спросила воцарившуюся тишину Дикси. Она знала, что Чак уже спит, а если бы и слышал ее, то все равно бы не понял.
Они расстались совершенно естественно — так повзрослевший сын выпархивает из-под родительского крыла. Забота и опека ему уже не нужны. Дикси подготовила разрыв своими руками, торопя его, как финал плотского наслаждения. Она подарила Чаку ощущение зрелой опытности, возникшее от сознания власти над ней и над теми людьми, которыми окружила себя общительная парижанка.
Приложив все усилия, чтобы ее протеже заметили, Дикси отправила преображенного Чака в Америку и скоро получила телеграмму: «Получил что хотел. Чарльз Куин».
Так теперь звучало имя Чака, которому предстояло в короткий срок стать не менее популярным, чем Сталлоне, Ван Дамм или Шварценеггер.
Чарльз Куин стал героем целой серии похожих друг на друга лент о приключениях лихого сержанта. Сценарии писались специально для него, а зрители нетерпеливо ждали появления нового фильма с участием полюбившегося героя. Двадцатидвухлетний Чак Куин стал голливудской знаменитостью о которой с упоением сплетничала пресса. Однажды, следившей издалека за карьерой Чака Дикси, попалась статья, рассказывающая о фильме с участием двух звезд — молодого Чака Куина и зрелого мастера Алана Герта. Вместо того, чтобы порадоваться, Дикси напилась, а это всегда получалось у нее очень скверно: короткая эйфория сменялась полной апатией и отвращением к жизни.
— Не годится так, девочка, — сокрушалась Лола, вынося пустые бутылки. — Позвала бы кого-нибудь, как прежде. И почта нераспечатанная лежит и телефон разрывается… — Она озабоченно смахивала пыль пушистой щеточкой, отчего в солнечном луче, пробивающемся сквозь задернутые синие шторы, плясала мерцающая пурга. Мулатка недавно похоронила старшую сестру и теперь жила одна, жалея и опекая невезучую хозяйку. Зубов у Лолы осталось совсем мало, а трикотажные юбки чуть не лопались на массивных тяжелых бедрах.