– Срок-то? – Его гладко выбритые щеки неожиданно побелели, а темные, наполненные ленивым высокомерием, глаза глянули на Дину неприязненно. – А срок, дылда, – десять лет! Десять лет строгого режима! Помнишь, нет – приговор суда?
Лучше бы она не спрашивала. Не будила его воспоминаний, не провоцировала излишней жестокости. Не заставляла бы его наказывать ее. Он ведь тут же среагировал на ее вскинувшиеся плечи и подбородок. Мол, не виноватая она, сам напросился, нечего на зеркало пенять, коли рожей не вышел, и все такое. Так он «прочел» горделивую судорогу ее лица. И тут же – наказал.
Спрыгнул с койки, стащил ее, упиравшуюся, с кровати. И поволок на улицу. И плевать ему было, что она не успела обуться в резиновые тапки ядовитого розового цвета – подарок Кузьмина, черт бы его побрал! Что она занозила левую стопу на неоструганных досках пола в темных сенцах. Либо занозила, либо гвоздем каким-то ржавым проткнула, но боль ее пронзила такая, что аж до колена ногу свело. Выпихнул ее на улицу, где с утра уже жарило солнце и дышать было невозможно. Схватил ведро с водой, которое с вечера оставил у крыльца. И окатил ее с головы до ног.
Дина визжала, вырывалась, ругалась, орала – все бесполезно. Кузьмин целенаправленно, унизительно убивал в ней личность. Пока она стояла и тряслась, пытаясь отлепить от намокшего тела прилипшую футболку, чтобы не торчала ее грудь так вызывающе, не пялились бы в его сторону затвердевшие соски, эта сволочь выдавила ей на голову половину тюбика шампуня и принялась намыливать, приговаривая:
– Немытым трубочистам… Стыдно, стыдно, дылда…
Потом – еще ведро воды и еще, уже совершенно ледяной воды, потому что она не успела согреться, только что поднятая из колодца. Потом этот гад стянул с нее мокрую футболку, укутал ее плечи большим махровым полотенцем. Хотел и трусы с нее стянуть, но Дина не позволила. Лягнула его ногой в пах, да так, что Кузьмин в траву улетел.
– Не тронь меня, сволочь!!! – закричала она сквозь слезы. – Только попробуй тронуть меня!!!
– И что будет? – Данила катался по траве, свернувшись клубком, и едва слышно постанывал. – Что будет, если трону?
– Я… – Дина подхватила кончик полотенца, утерла глаза. – Я повешусь тогда, наверное, Кузьмин! Просто повешусь!
– А почему так-то? – Он встал на коленки, все еще слегка покачиваясь от боли. – Хуже Витьки, что ли, твоего покойного я, да?
– Ненавижу! – произнесла Дина и снова заревела. – Как же я тебя ненавижу… Ты… Ты мне всю жизнь сломал!
– Я, значит? – Он недобро хмыкнул и медленно поднялся на ноги. – Не ты, а я, стало быть? Ну-ну, дылда… Продолжай в том же духе… А сейчас можешь пойти и переодеться в сухое. Заболеешь и издохнешь тут в глуши, а мне потом яму копать! Хотя… Хотя я тебя и так брошу – собаки все сожрут через неделю. Их тут много бродит.