Женщины сложили на груди руки и зашептали.
— Расходитесь, дорогие сестры, по домам. Молиться сегодня не будем...
Женщины как бы нехотя покидали двор. Не мог и я сразу подняться и уйти так, будто не сделал всего, что требовалось.
Смотрю, Левитан подводит ко мне Веру и Симу, загадочно так поводит бровью.
— Николай Алексеевич, у нас просьба...
Сима вспыхивает и с укором смотрит на Левитан.
— Ты всегда торопишься...
Это говорит Сима. Хорошо! Начинает проявлять характер. Воцаряется неловкое молчание.
— Мне хотелось бы... — почему-то шепчет Сима, — прочесть протоколы... как Шомрин предал партизан...
— Ну что же, приходите, — говорю.
— Николай Алексеевич, какой вы... — кричит Левитан, но ее дергает за руку Вера.
— Спасибо. — Это уже говорит Сима, опустив глаза.
— Может быть, и нам можно? — спрашивает Левитан по-детски наивно.
— Приходите вместе, — соглашаюсь я.
К нашему разговору прислушиваются. Женщины на меня глядят так, будто видят впервые. Недоверие их ко мне обижает, но что я могу сделать еще?
* * *
Вернулся из поездки по районам Леонов.
— Паук оплетал сетями не только Белогорск, — проговорил он, тяжело опускаясь на стул. — В трех районах создал группы пятидесятников, провел водные крещения. И там вел такую же пропаганду.
Затянувшись папиросой, Леонов сказал:
— Завтра с утра мы примемся за допрос Шомрина — Хмары. Думаю, что это будет последний допрос... Нам еще нужно установить, откуда у Шомрина реакционная литература, кто такой брат Иван... Словом, дел еще много, а сроки подпирают.
— Значит, дня через два-три мы уедем отсюда? — спросил я.
— Да-да... Мы и так задержались.
В полдень, когда устроили перерыв, начальник милиции Росин принес нам свежий номер газеты.
— Прочтите, товарищи! — сказал он. — Вам тоже будет полезно...
Мы развернули газету и увидели шапку, набранную большими буквами:
«Изменника Родины и мракобеса — к ответу!»
Ниже, на двух полосах, заголовки:
«Это — человеконенавистник!», «Судить немецкого прихвостня!», «Сима, ты будешь счастлива!», «Жертвы мракобесов».
— Читайте, читайте! Это выступления трудящихся! — говорил Росин.
Мы с Леоновым склонились над газетой и не заметили, когда вышел из кабинета начальник милиции.
После обеда допрос Шомрина продолжался. Казалось, что он теперь ничего не скрывает. Он уже был подведен к тому рубежу, с которого обвиняемый начинает давать признательные показания. В руках следствия были неопровержимые улики.
Впервые я видел Леонова таким суровым на допросе. Я понимал: он допрашивал врага. Вот таким нужно быть каждому из нас, когда мы имеем дело с преступником.