В Севастополе на Корабельной стороне, на улице Николаевской, в маленьком беленом домике с тремя окнами, выходящими на улицу, собиралось совещание подпольного комитета. Хозяин дома, одноногий сапожник Парфенюк, являлся одновременно участником подполья, считался надежным человеком и пользовался безграничным доверием товарищей. На нынешней явочной квартире собирались впервые. Раньше заседания проходили на Екатерининской в доме у вдовы околоточного Авдотьи Саламатиной. Домишко ее стоял в глубине сада, к тому же одна калитка выходила на Екатерининскую, а другая — в небольшой безымянный переулок, откуда без труда можно было проскочить на совершенно другую улицу, Варваринскую. И хотя сама вдова в силу своего положения бывшей жены околоточного доверия у комитета не вызывала, дом ее располагался очень удобно, так что подпольщики пользовались бы этим местом для встреч и дальше, если бы не случилось досадной неприятности, а именно: в доме напротив по той же Екатерининской улице открылся бордель. Теперь поздним утром скучающие девицы в неглиже выглядывали из окон и задевали прохожих, а также пялились на окна напротив, и, разумеется, от их нахальных глаз не ускользнул бы тот факт, что в домике вдовы собираются раза два в неделю посетители, преимущественно нестарые мужчины. Девицы могли бы заподозрить конкуренцию. А вечером на Екатерининской творился и вовсе форменный кошмар: подъезжали экипажи, слышались крики пьяных офицеров, визг девиц и хлопки шампанского. Словом, тихая Екатерининская улица совершенно перестала подходить для опасного дела, и пришлось срочно менять квартиру, чему вдова Саламатина безмерно огорчилась. Решили перебраться к Парфенюку, который в целях конспирации отправил жену в деревню.
Верхушка членов большевистского подполья состояла из девяти человек.
Необходимо было иметь нечетное число членов, так как решения принимались голосованием.
Собирались поодиночке, петляя и оглядываясь по сторонам, чтобы не привести хвоста. В качестве пароля сапожник выставил в одном из окон горшок жениной пышно цветущей герани. Если герань спокойно розовела на мягком мартовском солнышке — значит, все в порядке и можно заходить.
Пятеро членов комитета были в сборе, дожидались четверых, в том числе председателя товарища Макара. Хозяин на кухне разжигал самовар, хозяйственный Семен Крюков — рабочий из портовых доков, который занимался в основном агитацией, — вынимал из буфета чашки и колол сахар на мелкие кусочки. Двое, что заведовали подпольной типографией — Гольдблат и Якобсон, — держались в сторонке. Гольдблат рассматривал фотографии на стенке в одной общей рамке, а Гришка Якобсон — молодой кудрявый парень в черной сатиновой косоворотке, скорчившись на стуле, читал книжку. Последний присутствующий в комнате — бывший унтер-офицер Иван Салов, он считался руководителем разведывательной работы среди военных, — скучал у окна, изредка посматривая на улицу сквозь щелочку в занавеске.