Иван ничего ему не ответил, придав своему лицу выражение непреклонности и революционного героизма.
— Не хотите мне отвечать? — доброжелательно, с легкой улыбкой на губах проговорил штабс-капитан. — Это просто замечательно! Вы, господин Салов, решили твердо держаться на допросе, ни слова не говорить этой белогвардейской сволочи — то есть нам с вами, господин полковник, — контрразведчик повернулся к человеку у окна, как бы призывая его в свидетели саловского героизма, — только ведь, Иван Степанович, поздно вы решили твердость проявлять! Вы ведь, дорогой мой, прекрасно знаете, что именно из-за вас арестован подпольный комитет.
— Ложь! — истерично выкрикнул Салов, забыв, что собирался твердо молчать, не поддаваясь ни на какие провокации контрразведчика.
— Отчего же? Вовсе это не ложь, — спокойно ответил штабс-капитан, — и вы это отлично знаете. Леля, сердечная ваша привязанность, она ведь давно на нас работает, и вы это знали, Иван Степанович. А ведь вы не рассказали об этом своим товарищам подпольщикам! Если бы не вы с Лелей, разве узнали бы мы о вашем заседании? Все, все нам стало известно именно через вас! Вы рассказывали Леле, Леля рассказывала мне, так что, дражайший Иван Степанович, я считаю вас самым лучшим нашим агентом! Подумывал даже о том, чтобы выплатить вам наградные за успешно проведенную операцию, да потом решил — а к чему? Вы и так славно на нас работаете, можно сказать, на чистом энтузиазме. Зачем же зря казенные деньги расходовать?
Штабс-капитан добродушно рассмеялся. Салов тоскливо оглядел комнату.
Схватить бы что-нибудь тяжелое, ударить по этой круглой ненавистной смеющейся физиономии… А потом оттолкнуть полковника от окна, броситься в стекло… как товарищ Макар… так ведь решетки на окнах, и нет ничего подходящего, чтобы контрразведчика огреть, да и в руках такая отвратительная слабость… А самое главное — что этот гад говорит правду. Сам он во всем виноват, протрепался Лельке, а когда понял, что зазноба его давно продалась белым, — побоялся рассказать об этом товарищам… Кто же он после этого? Последняя гнида, предатель… Вспомнил Ивана Борщевского, присланного к ним из Екатеринослава, вспомнил, как задушил его по приказу товарища Макара, якобы за предательство — а был ли тот предателем? Салов в этом сомневался, да не очень-то и задумывался.
Председатель комитета приказал, он и убрал чужака… А ведь оттого и убрал его охотно, что знал уже про то, что Лелька его продала, и предпочел чужой виной, пусть и выдуманной, заслонить свою собственную…
— Так что, Салов, — прервал штабс-капитан его невеселые размышления, — вы, конечно, можете изображать твердость и непреклонность, но вам от этого не будет совершенно никакой пользы. Мы постараемся, чтобы ваши товарищи — как арестованные, так и оставшиеся на свободе — узнали, чем они обязаны вам с Лелей. И тогда… ох, не завидую я вам, Иван Степанович!