Когда наконец в мае 1921 года был определён счёт, Германию попросили уплатить в виде регулярных взносов в течение 37 лет 34 миллиарда долларов: это в два с половиной раза превышало годовой доход Германии за 1913 год и в десять раз превышало размер контрибуции, наложенной Германией на Францию в 1871 году. Кейнс осудил предположение о том. что такую сумму можно, пользуясь торговыми излишками, получить от ослабленного рейха в условиях окружения конкурентами. После тщательного подсчёта стоимости всех германских активов он предложил ограничить размер репараций 10 миллиардами долларов (то есть 75 процентами чистого годового дохода Германии за 1913 год) с рассрочкой на несколько десятилетий (118)
Притом что союзники в ходе блокады уже убили 800 тысяч мирных жителей Германии и погубили I миллион голов скот. Британия, шантажируя Веймарскую республику возобновлённом убийств, заставила Германию подписать унизительный мирный договор. 28 июня 1919 года, ровно через пять лет после того, как Гаврило Принцип убил эрцгерцога Фердинанда, доктор Иоганнёс Бёлль, министр транспорта во втором правительстве Веймарской республики, сопровождаемый министром иностранных дел Мюллером, склонился над договором, чтобы подписать его, но чернила в ручке застыли и свернулись, словно кровь доктора Фауста. Стоявший рядом молчаливый американский представитель Эдвард Хауз протянул Бёллю свою ручку (119).
Только после этого была снята блокада и союзники разрешили судам, везущим продовольствие, войти в германские порты.
Хотя, вероятно, виртуозность и «доброе сердце» Кейнса пропали даром, он всё лее был исполнен решимости не лишать своих буржуазных почитателей очередного «классического труда», навеянного свежими парижскими событиями. Такой труд он торопливо написал зимой 1919 года, озаглавив его «Экономические последствия мира». Эта книга, мгновенно разошедшаяся стотысячным тиражом и переведённая на одиннадцать языков, поведала о беспощадной и самодовольной слабости к техническим и процедурным деталям, представила читателю едкие психологические портреты, попеременно рисующие то пряжку на ботинке Клемансо, то дёргающуюся шею Вильсона, то козлиную бесцельность Ллойда Джорджа. Договор, вывел своё нелицеприятное заключение Кейнс, будучи грубым, жестоким и несправедливым, непременно породит ужасные возмущения.
Книга стала рождественским подарком, от которого ни за что не смогли бы отказаться представители образованного среднего класса в своём периодически возникающем и добросовестном рвении быть в курсе международных дел. В то же самое время это была такая книга, которая сладко нашёптывала то, что эти образованные, но вечно загоняемые в туник люди хотели услышать: то были истории о достойной сожаления близорукости, омрачённой способности к суждению и злонамеренных просчётах стареющих драчунов, вынужденных решать задачи более величественные, чем они сами; истории, мораль которых заключалась в том, что отвратительные деяния всегда совершаются и результате пагубных ошибок. Нет нужды говорить, что опус Кейнса, как, впрочем, и нёс проявления гак называемого просвещённого консерватизма, ни в коем случае не оросил вызов текущему состоянию общественных и политических дел, — лучшим выходом, по мнению Кейнса, стала бы поддержка Веймарской республики, которая, в конце концов, сама была порождением Версаля. Кейнс призвал всё стороны и партии к умеренности. Итак, он сыграл безопасную игру и выбрал «промежуточную дорогу», перечислив в заключении книги альтернативы Версальскому договор)7, каждая из которых неизменно оказывалась хуже существующего положения. Интересно, что это «умиротворяющее» напутствие предвосхитило вкус той игры, которую британцы затеяли в тридцатые годы против всёго остального мирового сообщества, подталкивая Гитлера к войне*.