– Люба собралась уходить, – признался Сергей.
Незрелых расхохотался и подавился первой затяжкой. Кашлянул, вытер нос и невозмутимо запыхтел.
– Видишь, брат, как? У меня призвание – психолог! Что я тут с вами, бандерлоги пернатые, делаю? Свалил бы в Москву, ебахондриков ловил бы.
– Ипохондриков, – машинально поправил Сергей, уже улыбаясь.
– Не, – мотнул головой майор. – Ипохондрики – это у нас больные. А в Москве – ебахон…
– Второе звено, готовность номер один! – отозвались громкоговорители базы.
Сигареты полетели в урну. Уже взбегая по трапу, Сергей решился. Взглянул на часы, защемило сердце: всего три минуты до запуска двигателей. Нащупал в нагрудном кармане мобильный, рванул застежку и не глядя нажал на кнопку. Под рев двигателей и густую, словно кисель, беспрестанную матерщину технического персонала в динамике возник женский голос:
– Чего тебе?
– Люба, привет, – как можно более мягко сказал Сергей, не сводя взгляда с циферблата часов.
Чуть ниже него на сходнях трапа смотрел техник. С демонстративно-недовольным видом – мол, полезай, браток, а то мне тут тебе еще плечевые ремни натаскивать и проверить кое-что, да и ты не последний у меня такой.
Сергей сдвинул брови и отвернулся, показывая, что разговор очень важный.
– Ты чего позвонил? Служба надоела? – спросила жена. Где-то вдали от нее послышался звонкий хохоток играющего сына. Малыш вряд ли понимал суть маминого высказывания, но майора Бушко это покоробило.
– Слушай, Люба, – Сергей почувствовал, что горло онемело. Он мельком взглянул на чистое вечернее небо, искрящееся от февральского мороза, сквозь облака, словно чувствуя приближающуюся угрозу. И вдруг понял, что все это в последний раз. Стоит он на трапе, в последний раз властно постукивая носком ботинка по краю кабины. Больше не будет полета. Всего этого не будет… Свалится на голову невероятно тяжелая туша метеорита (или что там такое на самом деле?), и вместе с ней он в пламени рухнет на замерший в ужасе город. Закончится служба, однокомнатная – но зато своя, а не общаговская! – квартира. Закончатся Люба и сын… Ой!.. – Милая, хочу, чтобы ты знала. Я очень люблю тебя и Лешку. Очень, милая моя, родная, Любушка…
– Да что ты? – насмешливо проговорили в ответ. – С чего бы это вдруг?
Попробуй объясни, что чувствуешь бесконечный космический ужас над вверенным в пользование небом. Что за тысячи и сотни километров вниз стремится что-то… Конец всему, что знал и любил. Попробуй, скажи. Так ведь не скажешь – не хватит слов. Да и вряд ли удастся описать то чувство, подсказывающее ответ. Не интуиция, не допущение – что-то другое.