Чудить — так по полной программе, и я решила подняться по лестнице пешком. Это было трудное восхождение. Ноги меня не держали, пришлось встать коленками на ступени. Ты только посмотри на себя, тебя же сейчас инфаркт хватит. Побегать захотелось? В твоем-то возрасте? За кого ты себя принимаешь?
С каждым шагом азарт из меня улетучивался. До своей площадки я добралась уже полной развалиной. Руки тряслись так, что я не меньше двух минут ковырялась в замке, прежде чем сумела справиться с ключом. На звук захлопнувшейся двери ко мне повернулись три головы — одновременно, как по команде. Шесть глаз, прикрытых темными челками, уставились на меня с удивленным осуждением. Трибунал молодости. Эрмина сидела в компании двух совершенно одинаковых подружек — они смотрели по телевизору музыкальную передачу. «Это моя майка и мои спортивные штаны», — соизволила заметить дочь. Вся троица в одну и ту же секунду подняла брови — словно кто-то повернул выключатель. Девицы затрясли головами, украшенными конскими хвостами, — в знак крайнего неодобрения. Я бревном рухнула на кровать.
Сегодня утром, проводив Арно, я отчетливо поняла, что больше не могу целыми днями сидеть сложа руки в ожидании его возвращения. Это было выше моих сил — терпеть бесконечно тянувшиеся до вечера часы, запрещая себе то и дело смотреть на еле ползущие по циферблату стрелки, словно сговорившиеся с коварным временем, чтобы оно тащилось как можно медленнее. Нет, время определенно играло не на моей стороне. Оно издевалось над моим нетерпением. Знай себе тикало, механически отсчитывая секунды, и ему было глубоко наплевать на меня и мои муки. Что же делать, спрашивала я себя. Первым на вопрос ответило тело. Ему не сиделось на месте. Глаза и руки отказывались повиноваться, когда я пыталась взяться за книгу или включала телевизор. Неподвижность стала тяжелым испытанием. Меня окатывало жаром; в висках стучало — мигрень заводила свою старую песню. Тогда-то, устав бороться с лихорадочным возбуждением, я и вспомнила об оздоровительном беге. В жизни не практиковала ничего подобного, но тут вдруг решила, что это именно то, что мне нужно, во всяком случае, бег поможет насытить двигательный голод. Оставалась одна проблема — у меня не оказалось подходящей одежды.
Эрмины дома не было, и я отправилась порыться у нее в шкафу. Заходя в ее комнату, я всякий раз ловила себя на ощущении, что вламываюсь в чужое жилище. Прекрати, Эжени, ты у себя дома. Не позволяй собственной дочери помыкать тобой. Ты что, забыла, что мать — полновластная хозяйка в квартире, что это она говорит детям, что можно, а чего нельзя? Может даже, единственная подлинная радость материнства как раз в том и состоит, что ты делаешь выбор за других, принимаешь за них решения и навязываешь им свою волю. Шкаф дочери служил идеальным олицетворением ее образа жизни — полный бардак, кораблекрушение после бури. Дверцы, похоже, стояли распахнутыми как минимум пару последних лет — закрыть их не представлялось возможным, так как наружу выпирали груды тряпок всех расцветок. Впрочем, я не могла не признать за дочерью определенной последовательности в действиях. В качестве жизненного принципа она выбрала анархию и упорно применяла его во всех без исключения областях своей деятельности. Если бы мы с ней встретились при других обстоятельствах, например были ровесницами, не связанными вопреки собственной воле узами крови, как знать, может, я бы даже оценила ее индивидуальность. Я потянула к себе майку с надписью «Голосуй за демократов» — любопытно, она в курсе, кто такие демократы, или полагает, что это название рок-группы, — попутно обрушив кучу барахла. Равнодушно пожав плечами, я пошарила на соседней полке и нашла спортивные штаны ядовито-зеленого цвета. Вернулась к себе в спальню и на дне своего платяного шкафа разыскала два образца античного искусства — пару кроссовок, купленных мной где-то в восьмидесятые и с тех пор брошенных за ненадобностью. Три розовые полоски по бокам успели покрыться плотным слоем пыли. Узковатые дочкины брюки я натянула не без труда. Торопливо собрала волосы в конский хвост. Меня переполняло желание поскорее отправиться бегать, и я не собиралась рисковать, слишком затягивая сборы, — всплеск энергии мог и угаснуть. Бетти стояла с разинутым ртом и следила за мной инквизиторским взором. Набросив на плечи оранжевую нейлоновую ветровку, я выскочила из квартиры. Мне предстояло наверстать годы инерции, и по улице я помчалась большими скачками.