— Ну вот, Форрест, как я прикидываю, мы и увидели нашу последнюю войну, — говорит Ден.
— Хотелось бы, — говорю.
— Война — не очень приятная вещь, — продолжает он. — Но когда приходит время на ней воевать, идти туда должны именно мы. В мирное время мы говно копаем, но в военное: «Марш вперед, труба зовет…» Спасители отечества и всякая такая ерунда.
— Может, это верно для тебя и сержанта Кранца, — говорю, — но для нас со Сью это не так. Мы народ мирный.
— Да, но когда сигнал дают, ты всегда на месте оказываешься, — говорит Ден. — И не думай, что я этого не ценю.
— Я точно буду рад, когда мы домой прибудем, — говорю.
— Едрена вошь, — говорит Ден.
— Чего?
— Я сказал: «Едрена вошь». — Он смотрит на приборную панель.
— А в чем дело? — спрашивает сержант Кранц.
— Нас на прицел взяли.
— Что? Кто?
— Кто-то взял нас на мушку. Самолет. Прикидываю, это наверняка один из наших.
— Из наших?
— Ясное дело. Ведь никаких иракских ВВС уже не осталось.
— Но зачем? — спрашиваю.
— Едрена вошь! — снова говорит Ден.
— Чего?
— Они пальнули!
— В нас?
— В кого же еще? — говорит Ден и начинает по-всякому крутить танком. Но тут раздается мощный взрыв, который буквально разносит танк на куски. Нас всех разбросало в разные стороны, а кабина наполнилась дымом и огнем.
— Прочь отсюда! Прочь! — орет Ден.
Я вылезаю из люка и тянусь за сержантом Кранцем, который оказался как раз позади меня. Потом я тянусь за стариной Сью, но он лежит в задней части кабины, раненый или чем-то придавленный. Тогда я нагибаюсь, чтобы ухватить Дена, но ему не дотянуться до моих рук. Какое-то мгновение мы смотрим друг другу в глаза, а потом он говорит:
— Проклятье, Форрест, мы почти добрались…
— Идем, Ден! — ору я. Пламя уже расползлось по всей кабине, а дым все гуще и гуще. Я изо всех сил тянусь вниз, чтобы до него добраться, но без толку. Ден вроде как улыбается и смотрит на меня снизу вверх.
— Ну что, Форрест, чертовски славную войну мы себе устроили, правда?
— Скорее, Ден, хватайся за мои руки! — завопил я.
— Увидимся, приятель, — только и говорит он, а потом танк взрывается.
Меня швырнуло в воздух и малость опалило, но в остальном я особых ранений не получил. И все-таки я не мог в это поверить. Я встал и просто стоял там, наблюдая за тем, как сгорает наш танк. Я хотел вернуться и попытаться их вытащить, но знал, что все это уже без толку. Мы с сержантом немного подождали, пока весь танк не выгорел, а потом он говорит:
— Ладно, идем, Гамп. До дома путь долгий.
Той ночью весь путь назад по пустыне я чувствовал себя так ужасно, что даже не мог заставить себя заплакать. Два лучших друга, какие только могут быть у человека, — вот и они тоже ушли. Одиночество было таким ужасным, что просто не верилось.