А третий что-то заподозрил. Он вдруг суетливо перевернулся на спину, почувствовав взгляд, и попытался направить на меня винтовку. Однако двигался стрелок неуклюже и дергано, что и сыграло с ним злую шутку. Пока он пытался совладать с длинной футуристической "мосинкой", я успел выпрыгнуть из положения "на колене" и пересечь разделявшие нас несколько метров. И от души врезать по винтовке ногой, отшибая оружие в сторону. Металлизированная подошва десантного ботинка встретилась с пластиковым ложем – звук получился громкий, сочный – и винтовка отлетела в кусты, вывихнув пистолетной рукояткой пальцы незадачливого боевика. Затем прямо в нос ему уперся пистолетный ствол.
– Лежать… – негромко, но твердо приказал я пленнику. – Дернешься – словишь пулю для начала в ногу. Как понял? Прием.
– П-п-п-п-понял… – просипел тот в ответ и попытался вжаться всем телом в землю.
Ну, это ты, братан, зря. От меня таким способом не спрячешься. Кстати, понял он прекрасно, и ответил по-русски, но с каким-то едва различимым акцентом. А может, просто от страха заикался. Не суть. Я отошел от пленника на несколько шагов, продолжая держать его на прицеле, присел на колено.
– Очень медленно встань, – приказал я, для надежности показав направление стволом пистолета. – И руки вверх подними.
Тот молча поднялся на ноги, выбивая зубами дробь.
– Чего трясешься, как осиновый лист?
– Б-б-боюсь… Меня щас горожанин пристрелит…
Это самое "горожанин" он произнес с ненавистью и страхом одновременно. Занятно.
– Не пристрелит, – заверил я пленника. – Повернись в его сторону и крикни, что сдаешься. Он тебя разглядит, еще не совсем темно.
Кстати, осажденный в пакгаузе автоматчик стрелять перестал уже довольно давно – я еще половину пути до позиции нападавших не преодолел. Патроны кончились, что ли?
– Давай, не тяни резину.
Пленник медленно повернулся лицом к пакгаузу, старательно демонстрируя поднятые руки.
– Эй, горожанин! Я сдаюсь!
Молчание в ответ. Не верит своему счастью? Или ищет, в чем подвох? А фиг его знает, я бы тоже так просто не купился на внезапную капитуляцию врага. Сначала бы для верности башку ему прострелил, и только потом беседовать начал.
– Горожанин! Я серьезно сдаюсь, я один тут живой остался! – с дрожью в голосе выкрикнул пленный.
– Иди сюда, – раздалось из пакгауза. – Только медленно, и руки держи, чтоб я их видел.
Голос довольно молодой, должно быть, парень лет двадцати-двадцати пяти. И тоже едва уловимый акцент. Но это объяснимо, сто лет в изоляции не шутка, в любом случае язык изменится. Чую, еще та будет проблема с подменой многих понятий. Ничего, прорвемся.