В доме стало пусто, мертво. Когда-то здесь жили самые близкие люди, и казалось, что в доме всегда тесно и мало места. Спали на топчанах и на печке, ужинать садились за большой стол, ножки которого круглые, резные, устойчивые.
Мама каждый раз стелила чистую льняную скатерть.
Отец садился к столу неторопливо и сдержанно, Хари молчал и был занят своими мыслями, Арво с Георгом чаще всего спорили между собой. Изредка Уно получал замечания от отца или старшего брата за непоседливость и баловство.
В прихожей вешалка ломилась от одежды, в сенях на приступках не умещалась обувь.
Перед зеркалом случалась очередь, каждый старался выглядеть аккуратным, гладко причесанным и с обязательным пробором.
По стенам на гвоздях была развешана охотничья утварь. Над столом торчала спица, вбитая в щель, на нее нанизывались казенные бумаги лесничества.
Отрывной календарь отсчитывал дни, недели и месяцы. Сколько прожили, столько оторвали листочков.
Теперь на стенах остались только фотографии в одной рамке. Среди них нет маминой…
Хоронили маму в новом выструганном гробу, сено прикрыли марлей. Она лежала в зеленом платье, самом своем нарядном, и была красивей, чем какой помнил ее Уно, лицо бледное, гладкое и молодое, без единой морщинки.
Теперь мама отдыхала от всех своих забот, и Уно казалось, что она слышит шаги, даже молчание окружающих и думает о чем-то своем, но о чем — никто никогда не узнает.
Падал крупный снег, хлопья опускались на открытые до локтя мамины руки. Они опускались и не таяли, кто-то смахивал платочком с лица, чтобы не запорошило.
Стучали молотки. Падали комки промерзшей земли и ударялись в крышку гроба.
На холмике поставили деревянный памятник с железным католическим крестом. Неизвестно, кто так распорядился.
После похорон Уно переехал в общежитие на механический, и дом на кордоне долгое время стоял пустым.
Над койкой в углу общежитской спальни Уно повесил рамку с фотографиями отца, братьев.
Рядом стояли койки Юрки Сидорова и Петра Крайнова. Сдружились, образовали свой «колхоз». Заработки, подарки и еда поступали в один «котел». Отдельно, на черный день, откладывали сбережения, деньги, облигации военного займа. Хранили свое добро в сундучке Юрки Сидорова. Юрка сам его изладил. Воров среди заводского люда не было.
В ремесленное Крайнова привезли из Нижнетагильского приемника. О себе он почти не рассказывал, от вопросов раздражался, выходил из себя и кричал:
— Не лезь в душу, не приставай! Катись к чертям собачьим!
Петро был нервный, вспыльчивый и какой-то издерганный, но в дружбе преданный.