Я вышла из "Флориды" и зашагала вдоль дороги, петля за петлей спускавшейся к морю. Я думала о Дарио, он теперь всегда идет посередине одной и той же дороги, и, если запереть калитку, он перелезет через нее, и перелезет через стену, и вылезет в окно, и будет опять и опять идти посередине все той же дороги, и я снова увидела небольшую отметину на зеленом "бокстере порше", и тут же я повернула обратно, и побежала под палящим солнцем к Джульетте, потому что я поняла. Она была права. Что-то случилось тем вечером, после чего Дарио вернулся на "порше" в гараж, накрыл его чехлом и спустился к морю, чтобы бросить ключи, по той самой дороге, по которой спускалась я.
— Мы пойдем с тобой по той дороге, по которой ты так любишь ходить… Хочешь? Да? Погода хорошая, и мы отправимся все втроем… хорошо? Пойдем прямо сейчас. Ты согласен? Дарио, мы идем прямо сейчас все втроем по твоей дороге. Ты идешь? Пойдем с нами… Идем! Идешь?
Мы с Джульеттой стояли перед Дарио, стараясь уловить хоть какой-то знак, если не одобрение, то хотя бы что он не возражает. Мы хотели пойти с ним туда, куда он любил ходить в одиночестве: пойти с ним по той дороге, где его так часто находили. С Джульеттой мы практически не сговаривались, нами овладело какое-то смутное чувство, настоятельное и необъяснимое. Мы обе говорили теперь одними и теми же словами, испытывали одинаковое беспокойство за одного и того же человека и были полностью согласны друг с другом: причина амнезии — эмоциональное потрясение. Что-то потрясло его и потом преследовало, не отпускало; мы хотели, чтобы он нам помог понять, что именно. Невролог сказал Джульетте, что люди, страдающие амнезией, ходят, глядя прямо перед собой, и поэтому часто оказываются на середине дороги, но мы обе были убеждены, что побеги Дарио — не случайность. Дарио не был стихийным человеком, встреча с ним означала, что он на нее согласился. Этот день, последний, который я проводила во "Флориде", воспринимался нами обеими — теперь я это понимаю — как последний шанс. Стараясь убедить Дарио пойти с нами, повторяя как заклинания одни и те же слова, мы с Джульеттой были похожи на сестер милосердия, которые склонились над раненым и делают все, чтобы он не заснул, потому что сон означает неминуемую смерть. Мы хотели подвести Дарио к тем чувствам, которые вызвали шок, чтобы на поверхность вынырнула хоть крупица истины, и тогда бы мы подхватили эту крупицу, как дружескую руку помощи.
Мне нравится думать, что в те минуты, когда мы его уговаривали пойти с нами, он испытывал удовольствие от того, как мы стали дружны и согласны, две его женщины, подруга семнадцатилетнего мальчика и спутница взрослого мужчины. Кто знает, возможно, мы обе стремились вернуть не столько любовника или мужа, сколько сына, которого так безумно обожала мать, имея на то все основания, ведь особая благодать этого ребенка перевернула наши жизни? Кто знает, может быть, мы хотели воздать должное жизни, вернув ей Дарио как ее средоточие, ибо средоточие любой вещи — поэзия, хотели отстранить подальше пустой, никчемный мир, где все таково, каким видится, и определяется лишь тем, что ты сумел получить, мир без колдовства и святости, понятный целиком и полностью. Безнадежный до безумия.