— Вот так штука! — воскликнул старик и радостно потер подбородок.
— А что это? — спросил я.
— Выдра, дружок, выдра. И, как видно, не маленькая. Заработает дед Мирю не меньше двух воловьих языков.
Воловьими языками дед называл банкноты по тысяче левов.
Он велел мне сидеть у сети и не топтаться вокруг, покуда он обойдет песчаную косу.
— Сегодня вечером попробуем ее выследить. И луна сейчас полная. Спрячемся вон за теми вербами, на левом берегу, откуда тень не падает, — сказал он, вернувшись ко мне, заметно взволнованный.
Мы перестали удить и вернулись домой, чтобы приготовиться к ночной охоте. Выдры — вредные животные, и закон позволяет бить их в любое время года.
Вечером я выбрался из дому с большим ломтем хлеба и куском брынзы и, соврав нашим, будто иду к деду Мирю есть уху, побежал к его калитке.
Старик вышел со двора осторожно, стараясь, чтоб его не заметили собаки, которые наверняка, завидев его с ружьем на плече, подняли бы страшный скулеж и лай. Он прихватил с собой мешок, патроны и специально для меня рваную поддевку, которая должна была защитить меня — оберегать от ночной сырости. Я попросил его дать мне понести ружье, но он не согласился.
— Мал ты еще для такого ружья. Упадешь и поцарапаешь его о камень, — сказал дед Мирю и повесил мне на плечо сумку с поддевкой.
Когда мы вышли за город, уже смеркалось. Кое-где сквозь пышные кроны фруктовых деревьев пробивался свет ламп. В поле темнела кукуруза, тускло желтела стерня. Пустое шоссе белело, теряясь за поворотом.
— Хорошенько запомни, что я тебе скажу, не то сорвешь мне охоту, — говорил старик, поторапливая меня и широко вышагивая своими длинными ногами, привыкшими ко всякой дороге. — Не разговаривай, молчи как рыба. Даже если заметишь выдру, не кричи «вот она», а тихонько толкни меня. Чтоб я твоего голоса вообще не слышал, понял? А то не буду больше брать тебя, и дружба врозь.
— Я буду молчать, — покорно обещал я и почти бежал за ним по глинистой тропке, что вела к реке.
— У выдры слух острый, хоть ушки и маленькие. И видит она в темноте как кошка. Если почует нас, нырнет обратно и больше на этом месте не вылезет.
И старик продолжал давать мне наставления, сводившиеся к одному — не шевелиться, не шмыгать носом, не разговаривать.
Мы перешли шоссе, спустились по узкой тропинке к запруде и через минуту очутились на том месте, которое старик выбрал для засады.
Я впервые присутствовал на настоящей, серьезной охоте, да еще на такой, которая требовала, по словам деда Мирю, особого внимания и осторожности. Сердце у меня забилось вовсю, когда я сел на теплую землю рядом со стариком и прислонился спиной к стволу вербы.