Так вот, по аналогии — а где те пункты в СССР, куда точно так же свозили зэков исключительно на истребление? Те, кто получил "десять лет без права переписки"… Где те массовые захоронения, подобные Катыни, в которых захоронены не поляки, а свои граждане, расстрелянные по тому же самому стандарту и образцу?")
… Катынский лагерь был расположен не слишком удачно: в населенной местности. И нашелся свидетель, который видел, кто уничтожал польских офицеров, — местный лесник. Наверно, рассказал об увиденном жене — почему арестовали ее, Шеститко не знал. Почему их не расстреляли, тоже непонятно, их просто изолировали друг от друга, от детей и от остального мира, включая в него политзаключенных Владимирской крытой тюрьмы.
— Старик жаловался, — рассказывал Шеститко, — хоть бы про детей кто сказал, живые ли. А про жену ему сказали: умерла в камере.
…Наутро я нашел Олексу Макогона: старый полицай занимался самым предосудительным для зэка ремеслом в зоне — "боронил запретку", сторожевую полосу вдоль лагерного забора. Увидев меня, остановился, подтер пот ладонью с покатого лба:
— Не-е-е, Михаил. Никто не помнит лесниковой фамилии, Ни к чему нам было. Да и умер он.
— Точно умер?
— Ага. За две недели, говорят, до конца срока, — он сделал жест толстым кривым пальцем книзу и добавил: — Может, его того?
(Уже в Израиле я прочитал в "Русской мысли" фамилию "катынского лесника" — Андреев.)
x x x
Радио объявляет отбой. Последнее — подхожу к Сергею Солдатову.
— Все запомнил? — спрашивает не без командирской суровости. — Смотри.
— Все. Меня знаешь.
— Ну, хоть ты не христианин, а позволь на всякий случай перекрестить на прощанье.
Крестит.
— Это подарок, — протягивает эстонскую авторучку. — Чтоб на воле лучше писалось.
"Лучшие из худших", как сказал Александр II о писателях.
Рукопись делается в ссылке, в городе Ермаке на севере Казахстана. Параллельно с писанием тянется обычная жизнь: служба, чтение, прослушивание иностранных и советских передач. Лагерное прошлое и ссыльное настоящее естественно подверстываются и монтируются в голове.
Как раз в день, когда я писал о судьбе Бори Цимбала, прослушал передачу "Голоса Америки". Инкор беседовал с каким-то московским судьей и оповестил о неизвестном феномене советской жизни: "Мы в Америке наблюдаем постоянно нарушение юридического правопорядка в делах диссидентов. Но рядом с ними существует огромная сфера уголовного права, где в годы правления Брежнева происходил прогресс и укреплялось право."
И мне захотелось поговорить немного как раз не о нас, о диссидентах или о КГБ, а напротив — об обычном правопорядке и о работе простого советского МВД и нормальном, а не политическом судилище.