— Считай, что так, — невесело усмехнулся я. — Раз не мог пробиться к своим родникам. И только вот, кажется, сейчас… — Я вдруг понял, что объяснять бесполезно. Может ли эта девочка понять безъязыкую муку художника, неспособного выразить себя? Себя и маячащую перед ним тайну мира, которую никому не дано разгадать, — тайну добра и зла, завязи и праха, мгновения и бесконечности…
— Возьмите лучше печененку, — протянула мне Дженни коробочку с крекерами. — Вот увидите: сразу станет легче.
Я невольно рассмеялся столь простому решению моих проблем. И она тоже засмеялась, довольная, что вывела меня из задумчивости.
— У вас было сейчас такое печальное лицо, — сказала она. — Как тогда в парке. Только тогда — еще печальнее. Почему, а?
— Не стоит вспоминать. Понимаешь, в тот вечер я совсем дошел. Заплутался, будто среди топкого болота… Но между прочим, ты тоже была не очень-то весела. Смотрю — прыгает одна-одинешенька. Я сперва подумал, что ты потерялась.
— А я сначала немного испугалась, — призналась Дженни. — А потом почему-то стало вас жалко.
— А мне — тебя.
— Но потом мы пошли вместе, и нам стало не так одиноко — правда?
— И в конце концов дошли до этой комнаты, — подытожил я. — И до первого снега, который сыплется за окном.
— И теперь уж мы никогда не потеряемся.
— Но ты же сама собираешься потеряться неизвестно на сколько дней, — возразил я.
— Это временно… — Она поднялась и взяла со столика опустевшие чашки и чайник для заварки. — Где их можно вымыть?
— Успеется, — сказал я, забирая у нее посуду.
— Ну тогда вымойте сами, а я подожду.
— Что за спешка? — удивился я ее настойчивости, однако отправился вниз.
На лестнице было темно, двери покоев миссис Джекис плотно прикрыты. Слышно было, как шелестит снег по остекленному выступу крыши. Я сполоснул чашки и чайник и вернулся в комнату. Но она была пуста.
— Дженни! — позвал я.
И в ответ — тишина.
Но ведь не мог же я не слышать, как она спускалась по лестнице, как открывала входную дверь! Не мог — и однако не слышал ни звука…
И тут только я вспомнил, что даже не спросил, где она живет.
Наутро после снегопада город серебристо сверкал и искрился, наполненный звуками и запахами, воскрешающими в памяти детство. Но люди быстро покончили с этой серебристостью — под скрежет скребков и дружные взмахи фанерных лопат снег соскоблили, сгребли в кучи, и грузовики увезли его подальше с глаз. Однако парк еще оставался снежным, и я успел запечатлеть на небольшом полотне играющих в снежки и катающихся с ледяной горки ребятишек. Рисовал я и реку, с незамерзающим упорством катившую в океан свои свинцовые воды. Но большей частью я просто бродил по зимним улицам, и мысли мои вольно парили, где им заблагорассудится. Однако куда б их ни уносило, они снова и снова возвращались к тому главному, чем я жил все эти дни, — портрету Дженни, который мне предстояло написать. День за днем я терпеливо ждал, но она все не появлялась.