Это была пора депрессии — экономика буксовала, на улицах было полно безработных, горечь, тревога и озлобленность, казалось, висели в воздухе. Время, требующее художников совсем иного склада — таких, как Блейк или Гойя. Но не таких, как я. Увы, я не был ни мистиком, ни революционером, — я унаследовал фермерский здравый смысл отца и консерватизм матери и бабки, чья жизнь олицетворяла для меня прочность устоев Новой Англии. Жизнь этих людей была озарена верой, которой так часто не хватало их сыну и внуку.
Мне казалось, что миссис Джекис нравятся мои работы, хотя она никогда об этом не говорила. Иной раз она подолгу стояла и глядела на них — разумеется, не забыв сжать губы и скрестить руки, — а однажды даже согласилась принять в качестве недельной платы небольшой этюд. Уж не знаю, что привлекло ее в этой картинке, где я пытался передать теплую летнюю тишину и невозмутимый покой реки. Быть может, этот маленький этюд всколыхнул в ней память о каких-то далеких светлых днях ее неведомой мне молодости.
Да, она явно что-то находила в моих рисунках и акварелях — но только не в тех, где присутствовал Нью-Йорк. Городские этюды, над которыми я стал в те дни интенсивно работать, не вызывали у миссис Джекис ни малейшего интереса. Теперь-то, оглядываясь назад, я понимаю, что картинки эти были для нее просто нудной повседневностью, просто безразличным к ней городом, в котором она завязла, как муха в паутине. Что ей было до этого холодного неба над Гудзоном, до этих давно примелькавшихся, продутых ветрами улиц, не суливших ничего, кроме вечной житейской суеты.
И, к сожалению, миссис Джекис была не одинока в своей оценке — все, кому я показывал и предлагал свои городские зарисовки, смотрели на них с такой же скукой… И однако я не терял надежды. Но проходили день за днем, и в конце концов я окончательно убедился, что Нью-Йорк в моем исполнении решительно никого не интересует. Так же как и все остальное, что выходит из-под моей кисти. Но когда уже угасли последние искорки надежды, неожиданно наметился поворот. Собственно, тогда я и не догадывался, что это поворот, я думал, что просто в кои-то веки мне немного повезло.
Дело было уже под вечер. Держа под мышкой свою неизменную папку, я возвращался домой после очередных бесплодных хождений. Погруженный в свой невеселые думы, почти не глядя по сторонам, я брел по одной из улиц, отходящих от 6-й Авеню, и вдруг, подняв голову, увидел вывеску галереи Мэтьюса. В те дни это была небольшая галерея, где выставлялись картины молодых художников. Я никогда там раньше не был и, постояв перед дверью, решил зайти — скорее, просто из любопытства, чем на что-то надеясь.