— Мне не нравится ваш тон!
— Да? Ну и что же с того?
Ллуэлин спрыгнул в оркестровую яму.
— Я не потерплю! — заорал он.
— Да вы что, с ума оба сошли? — крикнула со сцены Айрин Риккер. Но Ллуэлин размахнулся и одним коротким мощным ударом отбросил Билла в партер. Билл перелетел через ряды кресел, вышиб сиденье и застрял вниз головой. Началась паника. Кто-то держал Ллуэлина, автор без кровинки в лице вытаскивал Билла, помреж со сцены орал: «Я убью его, шеф! Расквашу ему жирную морду!» Ллуэлин тяжело дышал, Айрин Риккер трепетала.
— По местам! — еще в объятиях автора, распорядился Билл, прижимая к лицу платок. — Всем вернуться на свои места. Еще раз последний кусок, и никаких разговоров! Ллуэлин, на сцену!
Никто не успел опомниться, а уже все было готово к возобновлению репетиции. Айрин Риккер тянула Ллуэлина за рукав и что-то торопливо говорила. В зале по ошибке дали свет и тут же опять приглушили. Когда был выход Эмми, она успела заметить, что Билл сидит в зале и лицо его залеплено целой маской окровавленных платков. Она была страшно зла на Ллуэлина. И ведь из-за него все могло расстроиться и пришлось бы возвращаться в Нью-Йорк. Хорошо, что Билл спас спектакль, хотя сам же его чуть не погубил. По своей воле Ллуэлин не бросит сейчас работу, это повредило бы его карьере. Второй акт доиграли и сразу, без перерыва, приступили к третьему. А когда кончили, Билл уже уехал.
На следующий вечер, во время премьеры, он сидел на стуле в кулисах на виду у всех, кто проходил на сцену или со сцены. Лицо у него распухло, под глазом разлился синяк, но видно, было, что ему не до того, и обошлось без язвительных замечаний. Один раз после антракта он вышел в зал, потом вернулся, и тотчас же распространился слух, что от двух нью-йоркских агентств поступили выгодные предложения. Он опять добился успеха — они все добились успеха.
Сердце Эмми захлестнула волна признательности к этому человеку, которому они все стольким были обязаны. Она подошла и поблагодарила его.
— Да, я умею сделать верный выбор, рыжик, — сумрачно ответил он.
— Спасибо вам, что выбрали меня.
И неожиданно для себя самой Эмми опрометчиво добавила:
— Ой, как у вас разбито лицо! Я… по-моему, с вашей стороны было так благородно, что вы не дали вчера всей нашей работе пойти насмарку.
Минуту он испытующе разглядывал ее, потом на его распухшем лице появилось подобие иронической улыбки.
— Вы мною восхищаетесь, детка?
— Да.
— И вчера восхищались, когда я полетел вверх тормашками?
— Зато как быстро вы навели порядок.
— Вот это преданность! В таком дурацком положении и то нашла чем восхищаться.