— Мать моя,— прошептал он, наконец, дрожащим голосом,— если ты любишь меня как любила, ответь мне на последний вопрос, и я буду счастлив сознанием, что ты опять со мной и что я приобрел непоколебимое убежище. Скажи имя моего ребенка, твое девичье имя и день моего рождения.
— Амедей, Одилия, графиня фон-Эберштейн и 22 июля 18...— быстро написал карандаш.
Этот ответ произвел потрясающее действие. С глухим вздохом, почти без чувств Рауль откинулся на спинку стула. Все встали в испуге, принесли воды. Вскоре князь пришел в себя, но полковник объявил сеанс оконченным.
С этого дня новая жизнь началась для Рауля. Жизнь земная и загробная осветились для него новым светом, а советы матери успокаивали его истерзанную, взволнованную душу. Он готов был целыми днями беседовать с дорогой отошедшей матерью и беспрестанно просил мадам Бартон брать в руки карандаш. Воспоминания о Валерии преследовали князя как упрек.
— Должен ли я примириться с ней? — спросил он однажды у матери.
— Да. но еще не настал надежный момент, прежде всего изучай спиритуализм и укрепляйся в добре.
— Не могу ли я, по крайней мере, написать ей? Мысль о том, что я был несправедлив к ней, тяготит меня.
«Конечно, можешь, напиши, но я повторяю только, что это слишком рано, но я счастлива, что вера в мои слова пересилила твои подозрения, что ты первый дружелюбно протянешь Валерии руку».
Рауль был слишком молод и нетерпелив, чтобы откладывать свои намерения; и к тому же чарующий образ жены снова приобрел власть над сердцем князя. На следующий день он написал Валерии, умоляя простить его оскорбление, и присовокупил, что, как бы не казалась она виновата, он хочет верить ее слову и потому во имя ребенка и будущего его счастья просит примирения.
С нетерпением он ждал ответа, но ответа не было.
— Не умерла ли она? — спросил он у матери.
— «Нет, но смертельно оскорблена»,— отвечал дух.
Спустя месяц он не вытерпел и написал еще раз, почти требуя ему тотчас же ответить.
Прошло еще две недели в напрасном ожидании, и Рауль уже подумывал о поездке в Пешт, как вдруг однажды утром среди полученных писем увидел один конверт, надписанный хорошо знакомым почерком. Вся его кровь прилила к сердцу, дрожащей рукой он разорвал конверт и прочел следующее:
«После всего, что произошло между нами, князь, письма ваши не могут не удивлять меня. По вашей милости на мою честь легло неизгладимое пятно, и вы уже не властны снять его и осуждение, которому меня подвергли, покинув меня. Причину такого поступка с вашей стороны общество объяснило по-своему, но пока моя правота не будет ясно доказана, я не хочу вас видеть. Примирение не может иметь цели, раз между нами, как вы сказали, «разверзлась пропасть». Ваше великодушие и ваше сожаление являются слишком поздно. Нет ни одного нового факта в мое оправдание с той минуты, как я клялась вам в моей невиновности, и вы мне все-таки не поверили. Следовательно, в ваших глазах я и теперь должна быть так же виновата, как 15 месяцев назад.