Выйдя
на улицу, я решил
пройтись до
своего дома
пешком. Минут
за тридцать
- сорок доберусь,
а то при моей
сидячей работе
движение не
только полезно,
но и необходимо.
Надо будет,
кстати, к какому-нибудь
местному спортивному
обществу
пристроиться,
привести себя
в хорошую форму.
Не помешает.
Прогулка
по Охотному
Ряду и Волхонке
была довольно
любопытной.
С интересом
разглядывая
попадающиеся
навстречу
типажи, я не
обделял вниманием
хорошеньких
барышень. Большинство
одето весьма
скромно, некоторые
- в заметно
потрепанную
и залатанную
одежду. Вот
прошли две
совсем молоденькие,
коротко стриженые,
и в отличие от
большинства
- простоволосые.
На простеньких
блузках - значки
КИМ. Но попадаются
и вполне прилично
упакованные
(а вот от таких
словечек надо
избавляться
- даже мысленно
лучше не употреблять!).
Вон та, например.
Серый деловой
костюм из явно
дорогой тонкой
шерсти, шляпка
и сумочка в
тон. Даже перчатки!
А чем это от
нее пахнуло?
"Реноме", "Кармен",
"Фуджи Сан"?
Или вообще
привозные,
контрабандные?
Не очень-то и
разбираюсь
я в здешних
женских духах.
Как еще названия-то
вспомнил...
Так
я дотопал до
Пречистенки,
все больше
ощущая неудобства
от больших
бумажных свертков
с продуктами,
которые никак
не мог пристроить
поудобнее.
Скорее бы до
дома добраться...
До дома? До какого
дома? Этой коммуналки
в Левшинском?
Мой дом остался
в Москве, в другой
Москве, где
живут все мои
друзья, все
родные, все
дорогие мне
люди, где идет
та жизнь, которой
я жил раньше,
и из которой
меня вырвало
неведомо зачем
и швырнуло
сюда! Для чего?
Ввозные тарифы
согласовывать?!
А там, в утерянной
жизни, осталась
та, которой я
уже никогда
не смогу шептать
слова любви,
там остались
книги, которые
уже никогда
не будут написаны
и не увидят
света, там остались
друзья, которым
я мог доверять
и на которых
мог опереться,
там остался
насквозь привычный,
хотя и не слишком
приятный мир.
Здесь же я чужой,
совсем чужой!
И что мне теперь
осталось? Совать
пальцы между
жерновами
истории, в надежде,
будто это что-то
сможет изменить?
Мне
хотелось взвыть,
вцепиться
зубами в собственную
руку и покатиться
с воем по пыльной
булыжной мостовой
прямо под колеса
дребезжащих
трамваев. Однако
же не завыл,
никуда не вцепился
и ни подо что
не покатился.
Остановившись,
как вкопанный,
я замер, сдерживая
резко участившееся
дыхание, и
прислушиваясь
к гулкому стуку
сердца, отдающемуся
в висках. "Спокойно!
Спокойно!" -
уговаривал
я сам себя. -
"Расслабься!
Истерикой ты
ничего не
исправишь!".
Постепенно
первый приступ
отчаяния схлынул,
и я нетвердой
походкой двинулся
дальше, не особенно
отдавая себе
отчет в том,
куда же, собственно,
иду.