Вороны чертят широкие круги над пожарищем, и картина почти величественна.
На миг в пламени проступает искаженное гневом лицо со шрамом от Плети Каррока… а затем здание складывается, словно карточный домик. И только жирный пепел, словно хлопья черного снега, кружится в воздухе, оседает на землю, липнет к вспотевшей коже…
Пепел, только пепел…
И боль.
Этого ещё нет, звенело эхом в ушах Шендже. Ещё нет. Но если он жив… если он придёт…то так будет. Когда-нибудь. Завтра. Луну спустя. Через год или десять лет… но так будет. И ты не сможешь переменить его судьбу.
Если б он мог… если бы он только мог поговорить с кем-нибудь… рассказать об увиденном… попросить совета… Но чужим мистикам Шендже не доверял, а своих у Осколков не осталось. Послушники, надевшие серое уже после падения Миродара, были ещё слишком молоды, и не он к ним – они к нему приходили за утешением. Даже не видя лиц, зная, что тайна исповеди нерушима, он не мог сказать малышам, что если Меченый вернётся, то вернётся лишь затем, чтобы умереть. И старшим, тем, рядом с которыми прожил всю жизнь, тоже не мог.
Известие о гибели Меченого подрезало Осколков, как коса берёзку. Одни не могли простить себя за то, что не удержали его и что просто не пошли следом, другие кляли Меченого за то, что дал себя убить. И подряжались на самую тяжелую, самую грязную работу, уходили в наёмники, бесстрашно подставлялись под чужие копья и мечи – и врагов на свои мечи ловили десятками, чтобы только не думать… забыться… хоть на миг…
Спасением Шендже была только она. Фелисита, Феичка, Фея, Хрустальный голос Осколков. И могучий, не знающий покоя дух, по недоразумению заключенный в хрупкое женское тело. Она не знала, что такое терять надежду или разочаровываться в вере. Верить для неё было всё равно, что дышать, а жить – значило надеяться. Потому она ни на миг не поверила в смерть Меченого и смеялась, и качала головой, когда ей говорили, что он мёртв, и всё кончено. Ей не было дела до логики и мудрых рассуждений. Она будет ждать, заявляла девушка, до тех пор, пока не увидит мертвое тело и не просидит над ним всю ночь. А процент веры и надежды пусть высчитывают другие – те, что слишком много думают, а после идут как бараны на заклание.
Шендже совсем не понимал бардов и давно отчаялся понять женщин. Но одним он заразился от Фелиситы – надеждой. И больше всего на свете боялся потерять её…
Он ждал…
Ждал…
И ждал…
Потому что…
Ничего…
Другого…
Не…
Оставалось…
Равномерный шелест дождя убаюкивал, а дневная усталость брала своё. Рваное дыхание мастера-механика выровнялось, складка между бровями начала разглаживаться. Он спал.