– Хм, мистер Темницкий (фамилию бизнесмена сенатор озвучил смешно, но в целом справился) представил вас как ценного работника, владеющего всей информацией по его империи, это так?
– Надеюсь, сенатор, – учтиво сказал Туманов.
– Ну что ж, – сенатор испытующе посмотрел на него. – Я думаю, мы еще встретимся и поговорим подробно. Меня интересуют некоторые аспекты информационного обеспечения населения вашей страны. Особенно юга и Северного Кавказа. Но, разумеется, не сегодня, мистер. Через час мы будем навеселе – в общем, сами понимаете. Отдыхайте, веселитесь, почувствуйте американское гостеприимство. Поговорим с вами завтра, не против?
– Почту за честь, сенатор, – улыбнулся Туманов.
Позднее он видел, как сенатор на заднем дворе в увитой плющом беседке разговаривал с Темницким. Беседа носила конфиденциальный характер. Темницкий увлеченно говорил на безупречном английском, сенатор вдумчиво слушал и кивал. Чуть позднее в той же беседке Стэнхилл общался с упитанным негром. Смокинг на собеседнике топорщился и сочетался с негром примерно так же, как сочетаются молоко и селедка. И эта беседа протекала в интимной атмосфере. Вряд ли стоило беспокоиться – оба входа в беседку контролировали громилы из службы безопасности.
– Гуляем, господа, гуляем! – объявил во всеуслышание сенатор, появляясь на лужайке. – Мы славно поработали, мы славно отдохнем! Иисус свидетель – сколько можно работать?
Его обступали люди, взяла под руку жена Глория. Сенатору всучили микрофон, он поблагодарил гостей, что приехали к нему в такую даль, произнес приветственную речь, о том, как рад он их всех видеть в этом прекраснейшем штате Алоха – и на прекраснейшем же острове… Туманов не слушал приветственную речь, выбрался из толпы, вернулся в дом. Он бродил по этажам огромного здания, обставленного дорогой мебелью, отделанного по последнему слову. Напыщенное барокко – «порочное, распущенное, склонное к излишеству». Огромный холл, венчаемый хрустальной люстрой. Похожая люстра висела в зрительном зале оперного театра в родном Н-ске. Показная роскошь. Потолки, украшенные фресками. Бельэтаж с нарядными галереями, пышные картины – стилизации под Рубенса и Караваджо. Библиотека, бильярдный зал. Два крыла – в одном комнаты для прислуги, кухня, в другом… сам черт ногу сломит. Людей в этот час в доме было мало, гулко отдавались шаги, Павел заглядывал в помещения, где были открыты двери, осваивал широкие лестничные пролеты. Удивленно рассматривал мебель из ореха, вазы с растительными орнаментами. Выбрался на задний двор через черный ход, бродил по темным аллеям. Постоял у двухэтажного флигеля в глубине сквера – все окна были темными, прошелся вдоль ограды. Музыка с лужайки и гомон толпы сюда почти не долетали. Он стоял посреди аллейки в тупом оцепенении. Гадкие мысли копошились под черепной коробкой. Левиц не врал, он чувствовал это кожей и прочими местами. Но Левиц мог ошибаться. Насчет Вердиса, насчет «прикладного» отношения Ордена к персоне сенатора. Насчет того, что контакт Вердиса с сенатором произойдет именно здесь и в эту ночь. Он не видел никого, кто бы отчасти напоминал Вердиса.